I know how you're operating
Only come around when you know that I need it
Cut out my heart and you leave me bleeding
But you're the only one who brings out the demon

Моя жизнь – рутина. День за днём она повторяется циклически от одной точки отсчёта до другой, и так же до следующей. Люди говорят, что ненавидят понедельники, что пятницы это здорово, потому что за ней следом долгожданные выходные, что воскресенье это тоже хорошо, но грустно, потому что после него следом идёт ненавистный всем понедельник. А мне всё равно. Мне абсолютно наплевать который час, какой сейчас день, какой год – мне всё равно. В моём понимании утро это тот момент, когда я поднимаюсь с кровати, а это всегда происходит в разное время. Я мало сплю и, не считая мешков под глазами и, периодической, усталости, не много-то от этого теряю. У меня есть кофе, верно же? То же касается ночи, вечера, дня, обедов, ужинов. Всё происходящее для меня одна сплошная полоса событий, всегда существует «здесь и сейчас» и нет никакого другого времени. Ни будущего, ни прошлого. Я не меняю «принципов» ни в одном из городов, где побывал, а мне довелось исколесить практически всю Америку, даже чуть больше. Цель постоянной смены места жительства – оказаться как можно дальше от воспоминаний, от Смоллвиля, от тех, кто может напасть, от моих реальных врагов и от моих диких кошмаров, из-за которых я грохнул не одну прикроватную лампу, кстати. Бекон Хиллс был исключением, как только я перебрался сюда, вся моя жизнь была здесь другой, отличной от предыдущих серых будней. Это был просвет. Новый вдох в иссушенные лёгкие. Но и конец происходящего здесь отличился от всех предыдущих… Вообще-то, не думаю, что из всех возможных и логичных тем для мыслей, стоя, спросонья, под душем, эта самая удачная.

Закончилось всё достаточно быстро. Моя жизнь вернулась на круги своя или вроде того. В любом случае, Лидия исчезла из неё пару недель назад. Мы реже виделись, она частенько упоминала в разговорах планы и время, не думаю, что она хотела меня задеть, возможно это вообще было случайностью или просто её подсознание постоянно подсовывало ей те самые вопросы на которые у неё никогда не будет ответов, потому что их даже у меня нет. В общем, мы рассыпались постепенно, и это было так же омерзительно, как видеть смерть близкого, но Мартин умеет красиво выходить из любого положения и, поэтому, спустя ещё неделю неловких пауз мы перестали видеться. Со мной всё в порядке, кажется, не считая того, что все чувства вдруг стали какими-то обострёнными и апельсины выглядят теперь куда рыжее обычного, и соседский кот смотрит на меня слишком злобно, и мысли у меня вечно путанные. Понятия не имею, что со мной происходит. Это пройдёт. Всё когда-нибудь проходит, заканчивается. Я хочу в спортзал, продолжаю тренироваться и всё ещё «играю», выбираясь в город, но если раньше я был мышью в лабиринте, то теперь я хищник, ну или просто собака, у которой снесло крышу, но хищник звучит всем красивее. В общем, новые правила не слишком сложны. Каждый четверг ровно в десять утра мимо меня проезжает «гонщик» - я его так называю потому, что на его шлеме написано что-то вроде Шумахер – и этот мотоциклист катается куда-то в сторону побережья. Я никогда не заморачивался в чём смысл его таких поездок, но я стал бегать за ним дворами, искать короткие пути и моей задачей было – догнать его. Когда я достаточно отточил навыки бега и прыжков через заборы и ограды, мы стали гоняться наперегонки. Я дворами – он честно по дороге, со всеми светофорами. Мне иногда кажется, что он знает, что я бегаю с ним или за ним. Думаю, мне просто чертовски скучно. Я слишком долго и много общался с людьми. С теми, кому есть до меня дело.

Я вылезаю из душа и, не успев дойти до кухни, слышу яростный писк моего мобильника. Я неохотно смотрю на высвечивающийся номер и имя – мой шеф. Что ж, придётся отвечать, выбора, к сожалению, мне не предоставлено.
-Алло?
-Найт, мать твою! Где тебя носит?! Твоя задница должна была быть в офисе ещё десять минут назад!! Ты когда вообще в последний раз на часы смотрел?! – Да недавно, сэр, у меня ещё целых шесть часов, всё нормально. – Чтобы через секунду был здесь же, понятно?! Как лист перед травой, как что-то там перед хрен знает чем ещё! Живо! Я тебе деньги не за здоровый сон плачу!! И приоденься, как надо!
Мой начальник не нуждается в ответах на свои вопросы или даже в элементарном «да, сэр», он просто бросает трубку. Я пожимаю плечами, вообще-то сегодня у меня должен был быть выходной, но для меня это не так уж важно, поэтому какая разница. Когда я устраивался на работу в кампанию «Джонни и сыновья», то был твёрдо убеждён в том, что «курьер» - это тот человек, который разносит указанные предметы в короткий срок, однако эти ребята, включая шефа – мистера Ротчестера – очень быстро сумели переубедить меня. Я фотографировал все официальные вечеринки кампании, я помогал местному программисту, хотя тот факт, что человек с красным дипломом знает меньше меня, уже несколько «притупил» моё уважение к данному предприятию. Я отвожу восьмилетнюю дочь мистера Ротчестера – Кристи – в школу, я забираю его жену с работы. Я чинил трубы в офисе и ещё чёрт знает что ещё, но конкретно курьером мне довелось быть всего один раз, и то, мне нужно было отнести письмо в почтовый ящик, висящий через дорогу. С другой стороны, жаловаться мне не на что. Деньги платятся баснословные, такие, как если бы я работал на всех этих работах одновременно и у меня имелся бы красный диплом, я вожу хороший автомобиль и могу забирать его себе на сколько угодно, пока он не понадобиться моему боссу. Я в шоколаде, так что – жаловаться не на что. Под словами «приоденься как надо» Ротчестер подразумевал полноценный костюм, он вообще, как и большинство людей обеспеченных, со своими тараканами в голове и заскоками, он во всём предпочитает помпезность, пафосность и официальность. Если я прихожу на работу не в костюме, то он тут же начинает орать о том, что я ужасный работник и нахожусь на грани увольнения, стоит прийти «в униформе» и я лучший человек на планете Земля, если не во всей галактике. В общем, синяя рубашка, брюки, дижнсы – ничего неожиданного. "Жёлтый – не твой цвет, кстати…" Да хватит уже, сколько можно. Я слишком много думаю о произошедшем, слишком часто. Я помешался на этой девушке, которая уже давно где-то далеко отсюда истерически посмеивается, вспоминая происходящее здесь, если она вообще обо мне вспоминает. Навряд ли. С чего меня это вообще волнует?
Идти пешком от моего дома до офиса недолго, это занимает у меня от силы минут пять-десять. Видя мою правильно-порадную форму одежды, Ротчестер старший улыбается, а я слышу смешки его молоденьких секретарш, которых у него столько, словно «Джонни и сыновья» это целая корпорация, занимающая не один небоскрёб в Нью-Йорке. Меня быстро вводят в курс дела, сегодняшняя моя миссия заключается в том, чтобы ходить и приветливо улыбаться всем вокруг иногда говоря цитатами из каких-нибудь сопливых девчачьих фильмов, вроде «мы с ней навсегда», сопровождая племянницу босса на какие-то официальные посиделки, именно посиделки потому, что то, что они называют вечеринкой в моём понимание убивание времени за перемещением от угла у углу, с бокалом дорогого вина в руках. Лидия бы смеялась… Она бы ещё как смеялась, хохотала бы не пытаясь сделать вид порядочной девушки, которая никогда не позволяет себе лишних улыбок, дабы не дай Бог, на лице не появились хоть какие-то складки. Она бы долго ещё припоминала мне работу «ухажёром», а я бы молчал, как и всегда, когда она… Стоп. Меня снова занесло не в то русло, нужно сворачивать.

Проходит целая куча времени, вечер, как я предполагал, оказался отвратительным, домой я возвращаюсь поздно. Захожу внутрь, достаю шприц, делаю инъекцию и бреду на кухню в поисках пропитания, шатаясь, как зомби. Я был бы рад вытянуть руки вперёд и возопить «Мозгиии», но поскольку я в квартире один, а моя соседка с её котом не проявляет к моей персоне должного интереса и уважения, то подобные ритуалы лучше оставить на потом. Доживу до апокалипсиса и попадусь первому же живому мертвецу под руку, главное чтобы он просто укусил меня, а не начал расчленять. Что-то мне уже не слишком хочется есть, от живописных картин собственного расчленения, рисующихся в моей голове. Открыв холодильник, понимаю, что перекусить повесившейся там мышью не удастся потому, что видимо даже она не выдержала и ушла оттуда. Отчаянно надеясь найти хоть что-нибудь съестное, роюсь на полках, стеллажах, а чёрт… Кругом пусто. У меня даже не осталось растворимой лапши или сухариков. Я пуст. Абсолютно. Мой живот спешит изобразить всё своё негодование по поводу отсутствия вечерней кормёжки громким рычанием, я пожимаю плечами. Бог с ним. Закажу пиццу. Я не глядя набираю номер одной рукой, другой щёлкаю каналы на телевизоре, это тот самый редкий момент, когда я ожидаю и бездействую, когда я не наготове, когда я не вжимаюсь в стену, скрываясь от кого-то, когда я просто жду и… и даже могу позволить себе посмотреть телик. Занудный голос операторши бубнит что-то невнятное и, только на последнем гудке до меня вдруг доходит, что в пиццерии не говорит оператор, когда я с ужасом хочу посмотреть на номер вызываемого мной, так настойчиво, абонента, оказывается слишком поздно. С той стороны берут трубку, мне отвечают. Это она. Это Лидия Мартин.
И всех языков мира будет мало, чтобы вписать всё красноречие и силу тех потоков ругательств, всплывших разом в моей голове в этот момент. Я готов схватить свой пистолет и всё-таки пустить себе пулю в лоб, но я слышу, что дрожащие нотки в её голосе, то, как странно она надиктовывает адрес. Мне не нужно записывать, я всё запомнил, но… Что происходит?

Я не помню себя, не разбираю дороги, не вижу знаков и стоп-сигналов, не слышу полицейского свистка, лечу, глядя куда-то слишком далеко, так далеко, что меня даже мутит от этой дальности. А может, я просто слишком голоден. Дорога сливается в полосу причудливых цветных огоньков, всех цветов радуги, сегодня машина Ротчестера у меня, я торможу за секунду до столкновения с чьей-то припаркованной машиной и быстро ставлю свою. Я практически вылетаю наружу. Я взбудоражен, взволнован, взвинчен. Мне хочется хватать всех и каждого за грудки, бить по морде и кричать: «Где Лидия и что вы с ней сделали?» потому, что она не ведёт себя так, потому что она бы никогда, ни за что в жизни, не ответила бы мне, будь она в порядке. Потому, что всё это странно и жутко. От этого становится не по себе. Я продираюсь сквозь толпу, откуда-то мне в нос бьёт запах лёгких закусок, но я сдерживаю свой животный порыв. Я ищу её глазами, чуть ли не подпрыгиваю на месте, хотя я и так практически выше всех присутствующих. Музыка бьёт по ушам, она слишком громкая, повторяющаяся, раздражает, я не могу найти Лидию и бешусь от этого ещё больше, мне кажется, что она в беде, что она в опасности, что я должен что-то сделать, что-нибудь срочно предпринять, немедленно, но тут я нахожу её. Вижу. И горько жалею о том, что приехал.
Её прижимает к стене какой-то парень, они только что одеты и стоят, так – практически совокупляются. Я не часто посещал вечеринки, но, в сущности, никогда не был бы удивлён подобным «проявлением чувств» среди школьников или студентов, у них это всё как-то само собой разумеется, потесались рядом и разошлись, вот только… Я не особо силён в том, чтобы точно определять статус чьих-либо отношений, чтобы вообще понимать толком что это такое, однако так же, как я знаю, что я и Лидия не являемся парой, так же чётко я знаю и то, что мы не просто друзья. Во всяком случае… Наверное, я просто воспринимаю всё это слишком серьёзно, слишком… Близко к сердцу или как там? К чёрту всё это, к дьяволу, к чёрту! Я разворачиваюсь и выхватываю бокал у проносящегося мимо официанта. Сума сойти – у всех есть официанты. Я делаю глоток и это горькое пойло, обжигающее глотку сейчас то, что мне нужно. Вот в чём фишка алкоголя, я понял. Видимо если тебе плохо – выпей дряни, пусть станет хуже, а затем голова откажет и мир покажется прекрасным. Да. Вот и вся арифметика. Вообще-то мне непонятно на кой нужно было просить меня приехать, если она здесь занята, если она здесь не одна? Зачем? Это был очередной финт? Приезжай посмотреть, как я обжимаюсь с каким-то уродом, посмотри Найт, как тебе? Так что ли? Зачем? Для чего? Я раздражительно мотаю головой, продираясь сквозь дрыгающихся не в такт сумасшедшим ритмам подросткам, а где-то под грудью, слева что-то разрывается на куски, сжимается так, что становится нечем дышать и от этой ноющей, медленно растекающейся по всему телу боли какая-то белая дымка застилает глаза. Наверное, я просто пьян. Я выпиваю ещё бокал, но ничего не меняется. От мерзопакостного вкуса становится ещё гаже, я хмурюсь, кто-то рядом смеётся, тыча в меня пальцем. Двигаюсь к выходу. Я подожду в машину. Не знаю чего или кого я буду там ждать, но в любом случае я больше не собираюсь оставаться здесь. Ни на секунду. Здесь всё отвратительно. Музыка, подростки, даже Лидия сумела здесь стать другой. Она актриса, она умеет. Плевать. Всё это чушь, какие-то расплывчатые образы, бредни. Куда меня несёт? Я пьян или это всё-таки то, что называют ревностью? Я ревную? Нет, я точно пьян. Пьянеют ли с двух бокалов? Заткнись, я тебя прошу, умоляю, заткнись. Заткни себя и это ноющее ощущение под рёбрами, хорошо? Замолчи. Какая-то девушка что-то мне говорит и так отчаянно мне улыбается, что я шарахаюсь её и натыкаюсь спиной на кого-то. Парень огрызается, реагирует слишком бурно для лёгкого столкновения и откидывает меня в сторону, я падаю на землю, снова этот глупый общий смех. Я подымаюсь и отряхиваюсь, всё это ерунда, не имеющая никакого значения. Я не собираюсь ни с кем тут драться, тем более в отличие от этих ребят у меня не играют гормоны от любых прикосновений. Я разворачиваюсь и сталкиваюсь с Лидией. Пару минут мы стоим молча, я не очень-то хочу с ней разговаривать, я просто хочу собраться и уехать домой и… И я хочу есть. Да, точно. Я хочу есть. Но потом я вдруг замечаю, что её кожа бледнее обычного, что она выглядит потерянной и смотрит куда-то – куда угодно, но точно не на меня. Взгляд пустой, направленный насквозь, кажется ей плохо.
-Ты в порядке? – осведомляюсь я, хотя и так понятно, что она явно не в порядке. Ответа не последовало. Я по-прежнему не желаю оставаться здесь дольше и по-прежнему, почему-то, объектом-причиной моего недовольства является именно она, однако я беру её за запястье и, наклонившись, чтобы заглянуть ей в глаза повторяю: - Мартин, ты в порядке?

Отредактировано Adam Knight (24-02-2013 22:58:34)

Кругом всегда так безнадежно тихо. Где бы я не находился тишина сопровождает меня так же, как смерть – следует по пятам, не отстаёт ни на шаг и не собирается забывать о моём существовании никогда. Пожалуй, я помолвлен со смертью, а тишина моя вечная тёща и я ненавижу их обеих. Я растворяюсь в толпах людей, следую за «серой массой», являясь её неотъемлемой частью. Я как призрак, только меня видят, и я могу взаимодействовать, я как живой мертвец, но могу чувствовать и соображать. Я не я. Меня попросту нет. Мы это уже выясняли, давным-давно всё это стало понятно в первый же день после моего пробуждения, когда я очнулся в лабораториях, привязанный к операционному креслу. Это сложно объяснить на пальцах, буквами, мысленно – это очень сложно, но Нэш и Найт абсолютно отдельные друг от друга личности, сосуществующие в моей голове, разделённые тонкой, но чёткой линией, позволяющей мне не свихнуться окончательно, а я? Я что-то третье, среднее, я эта самая линия. Нет. Ерунда, вздор. Я, вероятно, просто сумасшедший. Мне можно, так ведь? Да, зачем мне спрашивать, я же никого не волную кроме этих двоих в голове, да и то Найт слишком замкнут и не знает себя самого, а Нэша разрушила потеря родителей. А я линия. Черта. Нечто значимое по сути своей, но на деле – ничто.

Мартин молчит, теряется, выглядит как перепуганный котёнок – неестественно и очень странно. Она где-то там, внутри, глубоко закопана под грудой своих мыслей. Она хватает меня за руку, пытаясь сжать мою ладонь как можно сильнее, но пальцы её явно не слушаются, она словно бессильна против самой себя. С ней непросто что-то не так, с ней что-то происходит, вот только я пока не знаю что. Когда она начинает говорить, то дыхание у неё сбивчивое, сама она теряется в словах, будто путается, словно кто-то выстраивает ей невидимые преграды, мешает соображать, хватает её мысли и разбрасывает в разные стороны, нелепо выкрикивая при этом: «салют!», а буквы ускользают от неё как те самые бумажки. И вдруг, на какое-то мгновение, Мартин возвращается, громко давая о себе знать, напоминая, что насколько паршивым не казалось бы её состояние она продолжит быть собой, продолжит злиться на нелепые вопросы, вроде заданного мной и уж точно постоит за себя, если потребуется, что бы там ни было. Я удивлённо отстраняюсь назад, и едва ли мне удаётся задушить в себе порыв развернуться и просто уйти, она начинает говорить снова, быстро, резко, как будто выплёвывая каждое слово. Она хочет достучаться до меня, до моего сознания, будто бы всё это имеет какой-то особый смысл, несёт в себе важность, что-то вроде решения вопроса жизни и смерти. Я слушаю её отстранённо, вполуха. Может быть, я сто тысяч раз неправ, наверное, я подлец или что-то вроде того, но мне всё равно, мне сейчас абсолютно наплевать, я не слышу ожидаемого и я разочарован. Хотя, я и сам толком не знаю, что конкретно я хотел услышать, но явно не это. Не историю про того же треклятого ушлёпка, трущегося вокруг неё пару минут назад. И не пространные образы доводы о воздействии данного напитка на способность окружающих соображать – нет. Я хотел… Извинений? От Лидии Мартин? Серьёзно? Чувак, по-моему, это ты не в порядке, ты что-то путаешь. То, что-то странное в груди, продолжает ныть и напоминать о себе, делая происходящее ещё более раздражающим и мерзким. Наверное пойло действует и на меня, хотя… Никаких изменений я не чувствую. Нет. Со мной всё так же. Вряд ли я вообще могу почувствовать что-то подобное, скорее всего моя «мёртвость» мне в этом помешает. Собственно, на данный момент, я даже этому рад. Не удивляйтесь, у меня уйма причин радоваться собственной смерти, взять хотя бы эту, ту, по которой я стою посреди двора вырубившихся подростков, валяющихся в каком-то пыльном бреду и при этом не чувствую никаких изменений в моём состоянии. Подростки… Я наконец-то слышу Лидию, точнее её последнюю фразу, она напугана. Мне довелось видеть её такой только дважды, и оба раза это было неправдой. Обманом. Ей не бывает страшно, Мартин ничего не боится, на неё воздействуют какие-то иные силы, заставляющие её быть таковой. А она другая. Она привыкла быть другой во всём, защищаться от внешнего мира скрывая такие сильные эмоции, как страх, гнев или слёзы. А сейчас, отчаянно впиваясь в мою руку, ей страшно потому, что она что-то знает. Знает что-то большее, чем простое подмешивание чего-то странного всем в пунш. Она знает, помнит, и эти воспоминания ужасают её. Я просто киваю и веду её в дом. Веду потому, что моя спутница по-прежнему чувствует себя неважно, да и через «захват» на моей руке я ощущаю дрожь в каждой клеточке её тела. Всё-таки это странно. Это странно и это пугает. Что если и она отключиться? А что вообще нужно делать потом? А нужно ли? Они, кажется, не мертвы, а просто спят. Беспокойно, шарахаясь чего-то невидимого, взмахивая руками, но спят. Оказавшись в доме, переполненном такими же юношами и девушками, находящихся в жутко-несуразном коматозе, мы останавливаемся посреди гостиной и я спрашиваю:
-Мартин, что происходит? – слишком резко, слишком настойчиво, но в то же самое время это мой голос, мой тон. Отчего-то, возможно от отсутствия этих самых знаний, от просвещённости в которых Лидии настолько плохо, я совершенно спокоен. Абсолютно. Я готов к действиям, в сущности, к чему угодно. Я знаю, отчего это. Опять же здесь нет никакой магии таинственного напитка. Всё до нелепого просто – это мой мир. Моя сторона жизни в вечном побеге, в ужасе, будучи абсолютно потерянным. Я к этому привык. Я привык находиться где-то на грани. Между концом и началом, тьмой и светом, рассудком и безумием. И поэтому я спокоен. Снаружи, отголосками, звучит дурацкая музыка и какие-то непонятные шумы. Опять же неестественные, не свойственные ни людям, ни животным, словно и те и другие смешались во что-то единое. Во что-то ужасное, страшное, тошнотворное. Наверное… Я без проблем нахожу нужный пульт и «вырубаю вечеринку». – Можешь рассказать? – я не дожидаюсь пока мои фразы, вероятно летающие для неё где-то в межгалактическом вакууме звуков достучаться до самого разума, отвожу Лидию на кухню. Кухня – идеальное место для защиты, а я отчего-то убеждён в том, что мы защищаемся. К тому же, как я и предполагал, отсюда, можно видеть все двери дома и лестницу, ведущую на второй этаж. Я ещё не знаю, от чего мы спасаемся, и что конкретно будем делать, но это явно не будет просто. Это явно будут не просто воры, бандиты или очередные «люди в чёрном». Я повторяю вопрос:
-Ты можешь мне всё рассказать? Объяснить можешь?

Мои движения спонтанны, действия необдуманны, запущены, пусты и бездушны. Я ступаю по скользкой дорожки жизни неуверенно, недовольно, опасаясь свалиться в бездну, в могилу, в могилы, коих здесь не одна сотня, они окружают эту дорогу, они со всех сторон, повсюду. Лишний, неосторожный шаг – могила, вскрик, паника, попытка ухватиться руками за воздух, за что-нибудь, хоть что-то – могила. Я в ужасе. Я стараюсь идти, сохраняя лицо, стараюсь не смотреть на них, на эти жуткие, изуродованные лица, на их костлявые, покрытые плесенью и червями руки – ветки. Они стонут, кричат, воют, качаются в диком, одинаковом, бешеном ритме. Они рассыпаются, от них почти ничего не осталось, их тела иссушены, у них уже давным-давно не осталось никакой надежды, а они всё раскачиваются и раскачиваются, из стороны в сторону, как луговые цветы на ветру. Мне их жаль. Кто-то из них безумно хохочет, бьёт рукой в жёлто-серую жижу, разверзшуюся у меня под ногами и, вдруг, издав какой-то нечеловеческий вопль, он хватает меня за ногу. Я не могу остановиться, не могу помочь ему, не могу отделаться от него. Я продолжаю идти дальше, в надежде, что его скользкая лапа соскочит с моей ноги, что он отцепиться, что мне не придётся заставлять его делать это силой. Но он не отцепляется. Он ликует, за него цепляются другие, они лезут, как муравьи, как тараканы, с огромными, обезумившими глазами и отвисшими челюстями, а у кого-то из них челюсти нет вовсе, и они просто выглядят очень удивлёнными, они раскачиваются всё сильнее, быстрее, ритмичнее. Музыка усиливается, шум, и гомон этой несуразной агонии заполонил мои уши, достигает мозга, переполняет и заставляет моё тело тоже немного пошатываться, покачиваться в такт этому безумию. Я хочу идти дальше, но не могу, они держат меня, они вцепились в мою ногу и я не могу больше сделать не шага, я поскальзываюсь, я кричу, я падаю, а они продолжают свой умалишенный танец скандируя тихим шёпотом: «Мертвец-мертвец!» и звучит этот шепот, как будто кому-то железом по зубам возят. «Мертвец-мертвец!»

Когда мы оказываемся на кухне, я вижу, что Мартин уже практически в себе, более или менее. В любом случае, она в состоянии соображать и, несмотря на её странные взаимодействия с краном и стаканом воды, её попытка зарезать меня без ножа свидетельствует о возвращении её в мир реальный. Я внимательно слушаю её, несмотря на издёвку в голосе, в постановках вопроса, даже в движениях. Я игнорирую колючую проволоку, затягивающуюся на моей шее всё туже, с каждым её словом. Я молчу. Она пытается задеть меня? Пытается заставить меня почувствовать боль или что-то вроде того? Ну, во-первых, она уже сделала это, помнит она или нет, а во-вторых, это значит, что ей тоже больно. Потому что она была обижена, потому что её задели. Задели – чушь, её ранили, сильно, оставили шрам и отомстить было бы для неё лучшим решением. В тот день, каждый её взгляд в мою сторону был наполнен именно этим чувством. Её глаза словно пропитались этим. Она была предана. Я её предал. Предал её доверие, её саму. Лидию Мартин. У меня с языка срывается:
-Прости.
Хоть я и знаю, как она злиться от моих извинений. Забавно, что моя нарочитая ненависть так быстро сменяется острым чувством вины. Всегда. Паршиво. Так, ладно, оставим этот разговор с собой до следующих пяти-семи минут в душе, посвящённых душевным терзаниям. Что у нас на повестке дня? Ах, да, оборотни. Возможно, моя реакция, а точнее полное её отсутствие, могло бы вызвать у большинства негодование ну или что-то покруче, но… Я как-то не сильно удивлён. То есть, безусловно, оборотни это странно, это жутко и… не знаю. Мне снова всё равно, я как-то встречал вампира в наши дни – ну и что? «Ты ведь и сам что-то сверхъестественное», - может быть, отчасти, она права. Я ведь действительно не являюсь идеальным примером нормального человека. Я даже не уверен до конца в своей человечности. Да и потом, с учётом того сколько рекламных постеров, фильмов и книг нашего времени заимствуют для себя идеи противостояния между людьми-волками и нелюдьми-кровососами – это уже даже становиться скучным, обыденным. Я слишком часто оказываюсь на грани между пропастью неизбежности, поэтому данное состояние можно назвать вполне привычным. Появление в этой реалии для меня не более чем заметка, галочка в ежедневнике, плюс один «на стену». Итак, цель нашей сегодняшней заварушки в доме – выжить. Для выживания нам понадобятся: продукты с кухни, аптечка, желательно вооружиться ножом, техника тоже сумеет пригодиться, ну и, наконец, вычисления. Немного вычислений. Полумрак меня нисколько не смушает, иногда мне кажется, что я могу ориентироваться везде и всегда, редко оказываясь уязвимым где-либо. Это даже почти здорово. Это было бы на самом деле классно и круто, как ощущение превосходства над подавляющим большинством нынешних подростков, если бы тот факт, что я фактически мёртвый беглец, никто и звать меня никак – всегда не угнетал обстановку. Впрочем, теперь это тоже неважно. Я просто вытащу отсюда Мартин, ну или попытаюсь вытащить её отсюда, а потом мы снова исчезнем из жизней друг друга. Я-то уж точно исчезну. Мне не слишком-то хочется ловить её почти что разгневанный взгляд, ведь она злиться, злиться на мои извинения, на спокойствие, на то, что я вообще оказался здесь. Это одновременно поддерживает её и дико бесит. Так. Ладно. Соберись Найт. Хватит уже всей этой романтичной лапши, которую ты навешал себе на уши сам. При мыслях о лапше у меня снова сводит живот, всё-таки нужно было перекусить что-нибудь по дороге сюда. Хотя ни тогда, ни тем более сейчас, находясь в доме, окружённом оборотнями у меня не особо хватало на это времени.

Кухня располагается в центре дома, является его сердцем и мозгом. Справа лестница на второй этаж, примерно расстояние от второго этажа до земли примерно четыре метра. На втором этаже две комнаты, ванная и жилая. Судя по всему, она была детской, то есть принадлежит хозяину вечеринки, но это неважно, в ней одно небольшое окно. Первый этаж. Как и в большинстве стандартных американских вилл эта имеет два входа: чёрный и основной. Оба расположены на одной линии, что позволяет просматривать их с той же самой кухни. Окна. На первом этаже восемь окон и три комнаты: гостиная, спальня (взрослая) и столовая. Гостиная соединяется с кухней и не несёт большого значения за отсутствием окон. В столовой четыре больших окна. Во взрослой, впрочем, она тоже не имеет большого значения. Отлично. План дома – имеется. Теперь дальше. Оборотни – люди, обладающие даром/проклятием позволяющим им обращаться в волков. Волки – хищники, сила, скорость, превосходный слух и нюх, не хуже собачьего. Нам нужен шум. И дым. Много дыма. Я распахиваю всевозможные шкафчики, ища необходимую мне сейчас, как никогда, аптечку и – бинго – она действительно здесь. Продолжая копошиться в пробирках, склянках и упаковках я лихорадочно соображаю: от дома до машины, снова это чёртово, примерно, метров 20. Парковка совсем близко и, если у меня всё получиться, то есть если такая глупая шутка сумеет стать настоящим спасением, то через минут десять мы окажемся в машине. Я выхватываю анальгин и гидроперин и принимаюсь искать в этом доме вентилятор. Я обнаруживаю его в кладовке достаточно быстро, далеко несчастного, затолкать не успели, ведь лето ушло всего пару недель назад. Пару недель назад… Не сейчас, Найт. Соберись. Я, наконец, нахожу подходящую посудину. Всё готово к работе, осталось последнее – звук. Огромная плазма в гостиной – не удивительное явление, тем более дом выглядит богато и красиво, даже, несмотря на толпы валяющихся в отключке подростков. Интересно, я не вижу жутких видений потому, что не могу представить ничего хуже того, что и так всплывает в моей голове, стоит закрыть глаза?... Отмахиваюсь от мыслей. Я устал. И я очень хочу есть. Я бы даже сказал жрать. Зажарить бы кого-нибудь из этих оборотней! Там же были закуски, мать вашу! Я открываю окна, по обе стороны от входной двери и ставлю вентилятор у одного из них, немного в сторону, чтобы воздух мог дойти и до второго окна. Включено в сеть. Работает. Под дребезжание лопастей старенького «обдувателя» я ищу нужную мне волну в радио, которое, разумеется, есть в местном телевизоре, так же, как и интернет, и 3D – это же всё так важно и сверхъкруто. Ладно, пустое. Завидовать буду потом. Ещё пару минут я ношусь с проводами, подключаю колонки к телевизору, ищу нужный трек. Есть. Готово. Я вооружаюсь пультом, засовываю его в карман брюк и хватаю со стола пачки лекарств. Ножом я размельчаю целую кучу гидроперина, затем распределяю его по тарелкам на окнах и ещё через пару секунд добавляю туда вдвое больше анальгина. Надеюсь, это продержится достаточно долго, даст нам время или, хотя бы, сумеет отвлечь жутким, едким запахом волков от нас. Через пару минут всё это месиво загорится, последует небольшой, микроскопический взрыв, а затем повалит дым, клубы дыма и вонь образуется такая, что мало не покажется. Нож я беру с собой, на случай если что-то пойдёт не так. Нагло беру Мартин за руку, не спрашивая её мнения по этому поводу, собственно мне вообще сейчас не нужны её советы или слова. У меня и так от неё голова пухнет, хватит уже. А потом, когда я одновременно с хлопком смеси зажимаю клавишу пульта, и норвежский Combichrist со своими дикими звуками из Without Emotions разрывают ночную тишину, я делаю нечто ещё более ужасное и непозволительное. Я хватаю Лидию Мартин на руки и, распахнув дверь ударом ноги, несусь через всё это дымящее поле, пока есть время, пока женщина из колонок внушает «без эмоций, без чувств, без любви, без ненависти», пока дымиться мир вокруг и пока расплывчатые тени бегают, рычат, кряхтят, но ничего не понимают. Они не видят нас. Я сбил их с толку. Я добегаю до машины, до финальной точки, практически закидываю свою спутницу в машину, перелетаю через капот и влетаю на переднее сиденье. Ключ. Зажигание. Мотор. Я даю по газам, задний ход, резкий разворот и вперёд, вперёд, быстрее, педаль в пол. Нам нужно выбраться в город. Там они отстанут или их кто-то пристрелит, ну или кто-то вызовет полицию, или они решат сожрать кого-то другого и тут до меня доходит. Лидия – единственная, кто не потерял сознание. Единственная из сотни девушек и парней на вечеринке. Изначально только она была их целью. Весь этот бал-маскарад устроили только затем, чтобы поймать её, чтобы схватить её или съесть – я не знаю. Я не разбираюсь в проблемах местного населения, да и в том, чего может понадобиться оборотням от старшеклассницы. И знаете что? Мне, в общем-то, совершенно насрать что им нужно, но пока мои часы ещё тикают я не собираюсь отдавать им Мартин. Пусть даже они гоняться за нами, чтобы вручить единорога – мне плевать. Я найду выход, способ – что угодно. А теперь, нам нужно к людям, там, где много людей всегда либо намного безопаснее, либо опасно до безумия. Люди. Нам нужен центр, самая оживлённая часть Бэйкон Хиллс даже в это время.

И Герда, наверное, не станет спасать павшего Кая,
Ведь ревность и бред убивают остатки вашего рая.
Не ждали, но развален вчера стоявший парламент.
Вы стали близнецами - внезапно башни сгорают.
И мы снова молчим. Мы снова чужие друг другу. Разные. Абсолютно, совершенно. Начиная от глупого: «мальчик, девочка» и заканчивая фатальным «живая, мертвый». Я сбавляю скорость, как и было велено и очередная её фраза о смерти выводит меня из себя. То есть буквально, я снова копаюсь где-то на мусорке своих знаний, стоя на ошмётках памяти и тут резкий голос Лидии Мартин возвращает меня к реальности. Она уже столько раз возвращала меня сюда, что даже подумать смешно. Всё-таки, как бы я не убеждал себя в том, что мне необходимо молчать, как бы твердил себе «игнорируй», я не выдерживаю и, наконец, говорю:
-Я никогда не лгал тебе, - ну вот, брависсимо, сказанул, ляпнул, как всегда не вовремя и невпопад. И что будешь делать дальше, спрашивается? Да ничего, просто заткнись, ладно? Заткнись и всё. Найт, ты и вправду ужрался с двух бокалов какого-то детского вина? Ты не в состоянии заткнуть сам себя мысленными угрозами в свой же адрес. Не просекаешь, нет? – То есть, я, разумеется, не подпрыгивал каждый раз на месте и не кричал: «Эге-ей, я мёртвый, будь осторожна», но я и не лгал тебе. – Лгал. Почему именно это громкое слово? Почему я всегда выбираю какие-то слишком сильные фразы, слова и выражения? Потому, что соврал это совсем неподходящее сюда понятие? Потому, что считаю, что это переформулированное «я не предавал» звучит весомее, чем детская отговорка после жульничества в прятках? С чего бы. Слова пусты, они ничего не значат, тем более для неё, тем более теперь. Пусто. Но я же уже заговорил, меня же уже прорвало. Не подумайте, будто бы Лидия умудрилась выцепить из глубин моего подсознания какую-то часть самолюбия, нет, я ненавижу себя уже слишком давно, чтобы вдруг с пары фраз воспылать к своей душеньке страстью. Дело не в этом. Совершенно не в этом. Я, то ли хочу объясняться, то ли мне уже недостаточно перекидываться парой фраз с кассиршей в местном магазине. И почему я всё ещё здесь? А, да, я заканчивал дела. Да, брось! Какие к чёрту у тебя могут быть дела, а?! Ты просто просиживал тут штаны в ожидании чуда! Чуда не будет, никогда не было, пора было бы понять это давным-давно, ещё тогда, в первый же день, когда в глаза светило не солнце, а ультрафиолет. Меня раздражает её напускное спокойствие, эта её вечная пытка над собою и мной – делай вид, что всё хорошо, хотя, чья бы корова мычала, Найт.
-А знаешь, что? Забей, - я взмахиваю рукой так, словно отгоняю от себя назойливую мушку, - И вообще, Мартин, почему это вдруг тебя заботит? То есть, я понимаю, конечно, что всё это, мягко говоря, странно и так далее, но почему тебя до сих пор забочу я? Почему ты просто не вычеркнешь меня из памяти, не сотрёшь всё это? Ты же умеешь, у тебя превосходно выходит абстрагироваться. Почему? Ты же не раз так делала, и не два. Мы же встречали в городе тех, кто лез к тебе явно не просто «по знакомству», а ты их не узнавала, причём не делала вид, что не узнаёшь, а действительно не помнила их. То есть ты умеешь выбрасывать всё лишнее, осекать ненужные элементы. Почему не сделала того же со мной? – Я вздыхаю. Вряд ли мне необходимо знать ответы хоть на один из этих вопросов потому, что… Потому, что я чёрт побери счастлив, что она этого не сделала и наплевать мне по каким причинам, будь то элементарное отсутствие времени или собственное желание. Я не знаю и мне, опять же, всё равно.
Мы поворачиваем и несёмся уже вдоль берега, ночью океан кажется куда безмятежнее, тише. Но сейчас эта атмосфера не успокаивает, а наоборот раздражает. Очередной застой, слишком уже банально называть это тишиной, прерывает телефонный звонок. Звонят мне.
-Алло?
-Найт! Мне нужна машина, завтра в шесть и ты снова должен быть при параде! – я даже боюсь спрашивать, почему мне нужно быть завтра в шесть утра возле дома босса «при параде», и какое новое задание он собирается мне дать. Придерживая трубку плечом, я смотрю на часы. Ещё десять часов. Я перехватываю трубку обратно и поворачиваю.
-Сэр, я не уверен, что смогу быть завтра в шесть в должном виде, - начинаю я снова, но, видимо моей мечте о еде и пяти часах сна не суждено сбыться, а шеф орёт в трубку так, словно стоит на перроне и его оглушает стук колёс поезда.
-Что значит, не уверен?! Завтра в шесть! – и опять же он, разумеется, не нуждается ни в моём «да», ни в чём-либо ещё, он просто бросает трубку.
Что ж, видимо мечты о том, как бы мне проспать больше чем минут десять навсегда останутся только мечтами. Я горько ухмыляюсь «развесёлому» положению вещей. Класс, высший пилотаж, ничего не скажешь, давай – заскочи забрать девушку, которая тебя ненавидит, с вечеринки с оборотнями, а потом отправляйся-ка на работу, а то слишком сладкой жизнь покажется, не дай Бог. Бэйкон Хиллс. Странный, маленький, ничем не примечательный городишка в Калифорнии, я бы даже не запомнил мой визит сюда, если бы не она. Если бы не Лидия Мартин. Это, снова, забавно, но когда я искал её в базах данных, как кандидатку на роль «прикрытия» или вроде того, вся прочтённая информация всё равно была пустой и бесполезной. То, что я заранее знал её, препологаемо, любимое блюдо – чушь. Это ничего не значит, поэтому, каждый раз, когда она приоткрывала завесу, ограждающую её мир от моего я был на седьмом небе от счастья. Она показывала мне мир с другой стороны, жизнь, а что для её делал я? Помимо испорченных отношений даже и вспомнить нечего…
-Знаешь, почему ты всё равно, не смотря на всё, что творится, здесь не уехала? Почему оставалась в этом городе, хотя он душит тебя? Душит уже очень давно? – я позволяю себе задержать взгляд на ней всего на пару секунд и, вдруг, всё понимаю. Она надеялась на лучшее. Это вечное «может быть, всё измениться» не раз ставило её в тупик, загоняло в рамки, будь её воля, она бы давно сорвалась с места и забыла бы об этом треклятом месте, со всеми его ужасами и секретами, но эта самая надежда, вера в лучшее, удерживала её всеми и силами и, полагаю, удерживает до сих пор. Вздыхаю. – Ладно, дома тебе в таком состоянии делать нечего, думаю нам лучше обратиться в больницу, чтобы они выяснили, чем конкретно тебя накачали. – Я не знаю лучшая ли эта из моих идей, но не вижу другого логического выхода из сложившейся ситуации. Меня мутит, голова раскалывается, в животе чёрт знает что. Ненавижу всё это.

Она отвечает. Резко, бросает слова мне в лицо, как клочья бумаги. Она в высшей степени зла и разочарована, но… Я совсем не это имел в виду. Господи Боже, с женщинами невозможно найти общий язык, они всё понимают не так, всё неправильно! Я не пытаюсь разрушить всё в большей степени, я наоборот хочу хоть как-то исправить своё положение, наше, а вместо этого, выходит, в её глазах я снова моральный урод, мало того что предавший её во всех смыслах и направлениях, так ещё и пытающийся кидаться оскорблениями. Чёрт. Я тяжело вздыхаю. Очень тяжело, так будто бы у меня кусок луны висит на шее.
-Мартин. Я совсем не это имел в виду. – Да я же вообще не это имел в виду! Да что за дерьмо происходит?! Почему всё настолько сложно, так запутано, так, так, так… Чёрт побери, я даже не могу формулировать собственные мысли с построением которых у меня никогда проблем не было! Что мне вообще говорить? А говорить ли? Может быть, яростный крик-призыв «заткнись!» - был бы верным решением? Выходом из положения? Спасательным кругом, прямо-таки. Я не могу молчать, я не хочу молчать, меня тошнит от тишины, от недоговорённостей, от того, что мы ходим где-то вокруг да около, от происходящего, от злости. – Это не моя теория. Это вообще не теория и я совсем не… - Чёрт. Слова не вписываются в рамки, я не могу сконструировать правильное предложение, даже с точки зрения расположения слов, не говоря уже о смысловой нагрузке или логичности. Как же мне это надоело. Я должен был уехать. Обязан был. Теперь вот сам плачу за огрехи. – Ты не единожды спасала мне жизнь, - спокойно произношу я, наконец, напряжение то ли спадает, то ли закрадывается куда-то глубже внутрь – не знаю. Я просто хочу донести до неё свои конкретные мысли, чтобы она не могла понять их иначе, чтобы её озлобленность на меня не извращала любые мои слова против неё, чтобы всё было нормально. Как прежде… Как прежде уже никогда не будет. Хватит. – И «картинка» всегда была привлекательной. Дело не в этом. Меня интересовал сам я и то, почему конкретно меня ты не захотела относить к тем, кого видеть не хочешь. – Да, наверное, так. Какая теперь-то уж разница? Думаю, хуже она обо мне уже не подумает, чем сейчас. – Я знаю, какая ты. Настоящая. И ты не раскидываешься людьми направо и налево, ты не подходишь не под один треклятый стереотип. Ты живая, весёлая, энергичная, светлая. Я видел тебя такой, я знаю, что ты такая, я это имел в виду. – Я торможу и смотрю на неё, а потом продолжаю, - Мне бы заткнуться, по-хорошему, потому что тебе это явно не понравится и потому, что тебя уже тошнит от меня, и я это знаю. Меня и самого от себя тошнит, если честно. Всегда мутило, но что бы ни происходило в твоей жизни, ты всегда оставалась собой. Распродажа в центре, помнишь? Огромные очереди, помнишь? А мы оказались первыми у дверей, я до сих пор удивляюсь, как ты сумела уговорить меня пойти туда. И ты кричала что-то, смеялась, и прыгала, опираясь мне на плечи, пытаясь разглядеть, что там внутри. Ты была похожа на дикую птицу – свободную и счастливую, а потом, когда двери, наконец, открылись, ты выбросилась вперёд и закричала мне: «Держи их, Найт!», а я стоял в дверях, ухватившись за косяки, и тоже кричал тебе: «Хватай вон-то! Красное!». Ты толкала меня к действиям и научила включаться в жизнь заново. Я совсем не имел в виду ничего даже близко подобного тому, о чём говорила ты. – Я отворачиваюсь, снова вставляю ключ в зажигание. Ревёт – громко сказано, начинает тихо урчать мотор, и мы снова трогаемся с места. Ну, вот, теперь, когда я наговорил, целую кучу чепухи, абсолютно ненужных ей слов, она возненавидит меня до конца, и я всё-таки угожу в тот самый список: «с глаз долой – из сердца вон». Чего я добиваюсь? Чего мне от неё вообще надо? Чего мне самому надо вообще? Лидия задаёт следующий вопрос и, собственно, я не сильно удивлён его содержанию – всё логично, само собой разумеется.
-Я всё ещё здесь по той же причине, что и ты, - опять откуда-то берётся это абсолютное спокойствие, что-то вроде состояния безмятежности, уверенности. Я ведь знаю, что она думает так же, как бы Мартин сейчас не ненавидела меня, не хотела избавиться от моей компании, ни раздражалась на всё положение вещей, в общем, мысли у нас сходятся. Мы оба здесь потому, что позволили себе надежду на лучшее. Веру в какое-то, каким бы оно ни было, будущее. Я собственно, и живу, поэтому же.
Даже сейчас, когда она измотана, когда она на нервах, когда с ней твориться чёрт знает что из-за тех ублюдков с вечеринки, она остаётся собой и упёртости в её голосе ничуть не меньше обычного. Я пожимаю плечами, что ж, если она на все сто процентов уверена в том, что она делает, а это, скорее всего именно так и есть, то мне добавить нечего. Вряд ли мне бы вообще удалось переубедить Мартин в подобном решении.
-Хорошо. Куда тогда? – Большинство моих вопросов за сегодняшний вечер были риторическими, я бы даже сказал почти что все. Дурацкий день, нелепый вечер, идиотская жизнь. Всё, я окончательно расстроился и теперь, от этого глупого «расстройства» мне хочется смеяться, ржать в голос. Нет, ну правда, едем ночью, чёрт знает куда, говорим чёрт знает о чём. Найт, тебя уносит.

Когда она начинает смеяться, постепенно, медленно, но верно, до меня начинает доходить суть происходящего. То, как мы выглядим, должно быть со стороны, как могли бы выглядеть в тех или иных ситуациях и… Я тоже смеюсь. Не сразу. Для начала я неслабо удивляюсь очередному повороту реакции Мартин, маневренности её действий. Когда бы что не происходило, на её фоне я всегда ощущаю себя, как медведь разбуженный весной. Я медлителен, туп, меня шатает, но моей злобы или недовольства хватит на любой план действий, а она всегда соображает молниеносно. Даже обидно. Лидии многократно удавалось непросто изумлять, но и ставить в тупик, шокировать, своим поцелуем в щёку она именно это в очередной раз и сделала и вот теперь мне становиться по-настоящему смешно и я смеюсь. Долго громко, сменилось уже дома три, а мы всё ещё хохочем вдвоём. Единым хором. Глупость какая-то, нелепица невыносимая.
-Мы всё-таки чуточку сумасшедшие, - делаю я вывод, совершая очередной поворот.
Город, маленький, сжатый, пустой. Ночной Бэйкон Хиллс не впечатляет ни обилием огней, ни, напротив, тишиной и спокойствием. Это просто город. И в нём живут самые обычные люди, которые не знают ничего, даже не собираются подозревать этого, хоть и происходящие события разворачиваются прямо у них перед носом. Отсюда не видно кровавых рассветов, здесь не бывает счастливых концов. Это просто город. Город, утративший своё значение, решивший, что исчезнуть с лица Земли, с карт, и из памяти людей куда проще, чем сражаться, чем существовать. Что-то мне это напоминает. То есть кого-то. Ну да неважно. Почему-то все мои попытки заткнуть собственное воображение, чтобы не размышлять на одни и те же темы, которые только и делают, что крутятся в моей голове, оборачиваются против меня. Они обречены на провал. Думаю я о городе, океане, мире в целом – неважно. Я всё равно скачусь к тому, с чего начал. Когда я говорил Лидии, что меня тошнит от себя самого, я был предельно честен. Даже более чем. Это такая занудная панихида по самому себе длиться уже больше пары лет и, иногда я вот задумываюсь, что мне даже с самим собой поговорить больше не о чем? Красота окружающего мира гаснет и увядает потому, что мой день не вечен, много спать мне некогда, телевизор смотреть это дикость – естественно обсуждать можно только планы на ближайший час или максимум два. Из самого меня для меня же (как я люблю загибать слова в зигзаги и безумные загагулины, в которых потом, поди, разберись) собеседник никакой. Ну, я же молчу потому, что если бы я умудрялся ещё и отвечать бы на подобные «диалоги», то решил бы, что спятил я окончательно. А разве нет? Нет? Ещё не до конца, да? Вроде как есть нить надежды? Пф, какая-то несусветная чушь. Так о чём это я? Ах, да, всё началось с города. И почему нельзя было просто решить что-то поэтичное и простое, вроде: «его огни кажутся мне слишком яркими, может быть всё дело в том, что со мной рядом сидит Лидия Мартин» - да что-нибудь эдакое, поэзию в массы! Ну, нет, какой там, давайте опять вернёмся к самобичеванию, это же ошизеть как занимательно! В общем-то, я всё ещё улыбаюсь, отчасти от приподнятого настроения, от того, что именно мне удалось сплотить нас снова. Да, детка! Отчасти от собственных рассуждений. Я же не умею находиться в абсолютной тишине, то есть, я имею в виду, я не могу не говорить о чём-то с самим собой, а тем у меня ограниченное количество. И снова здравствуйте, апокалипсические настроения и депрессивные припадки. Нет, я не собираюсь снова склониться к этому, хотя я видимо всё-таки сумасшедший, раз думаю наполовину так, наполовину иначе, хотя… Какая разница. Это не имеет значения, небольшая сумасшедшинка даже пойдёт мне на пользу. Кстати, я же находил темы для разговоров с Мартин. Вернее, если быть точным, скорее она была инициатором большего количества наших бесед, я всегда вникал и слушал, но выдерживал своё неопределённое «угу». Но я же всё равно разговаривал с ней. И не раз, даже не два. У меня вполне получалось даже шутить и отпускать комплименты, следовательно, я не безнадёжен во всех смыслах данной фразы по отношению ко всему шару Земному, а не только к моей рыжеволосой спутнице. Не всё ещё потеряно, нужно просто научиться мыслить несколько иначе. Смотреть на вещи под иным углом. Ближе к углу, под которым на нас смотрит Лидия Мартин. И под громкое «нас» я подразумеваю всё человечество в целом.

Девушка заявляет о том, что голодна и о том, что можно заехать к ней. Что ж, я непросто голоден, я до одури хочу есть. Так сильно, что даже заглотнул бы пару пуговиц со своего костюма, если бы это не было чем-то из разряда вон выходящего, а это именно таковым и является. Не стоит больше шокировать Лидию, подобного рода глупостями, а то я ей уже и так достаточно наприоткрывал «завес тайн». С неё достаточно. Естественно на подобное предложение я охотно, почти не раздумывая, соглашаюсь. Я не могу не рассмеяться снова, когда она упоминает мой разговор с Ротчестером, да, всё-таки орёт он слишком громко. Я помню этот адрес, вероятно, даже лучше чем свой собственный. Эта улица для меня самая яркая во всём городе. Я знаю здесь каждый закоулок, я изучил именно это место досконально точно и, чёрт его знает, что меня так волновало моя озабоченность самой Мартин или то, что это место, пожалуй, самая крупная и запутанная улица в Бэкон Хиллс. Мы останавливаемся у массивного забора из красного кирпича. Я уже провожал её пару раз, но в самом доме я не был. Непосредственно в доме, я это уточняю, так как был в комнате Лидии, но большего не видел. Мы проходим внутрь, за чугунные ворота, белый элегантный особняк особенно хорошо выглядит сейчас, думаю время давно за полночь. Тусклые фонарики на клумбах, вдоль дорожки к дому создают атмосферу уюта, с налётом романтики. Стандартный набор элитной семьи, разве что гномов на грядках не видно. Может, их и нет, разумеется. Вот только, как бы красива не была обёртка, к сожалению, как и в большинстве случаев, начинка подводит. Нет, упаси Боже, сказать, что дом Мартин не прекрасен внутри. Он идеален, такой, каким и должен быть, в него же наверняка была вложена не малая куча денег. Я говорю о другой обложке. О родителях Лидии. Я не имею думать о них плохо, да и вообще думать о них что-либо, но, в конце концов, мои мысли – моя крепость и туда, хоть что-то радует, никто залезть, не способен. Ну, или почти никто. В любом случае, Мартин немного говорила о них и, так или иначе, я быстро понял, что предки – её больная тема. Не самая слабая точка, но крупная часть того, что заставляет её чувствовать боль или ярость и проявлять их на публике. Я не помню точно в разводе они уже или это только тот самый переломный момент в жизни всей семьи, когда двое, не как не в состоянии поставить все точки «над i» взрослых мучают детей и ближайщих родственников заскоками, вроде резкого «омоложения» посредством активного использования сленга в речи или переодеванием в то, что совершенно не характерно их возрастной категории. Я знаком с разводом. С тем, что это такое. Мой дядя – Джош – разводился со своей женой больше двух лет и они всё никак не могли разойтись и, каждый раз, когда родители отправляли меня погостить к дяде, я жалел о том, что не родился глухим. Эти двое постоянно кричали, били посуду, ссорились, но бывало и хуже. Иногда они просто ходили и делали вид, что друг друга не существует и от этого становилось не по себе. Потом дядя перебрал на одной вечеринке и въехал в тачку одного очень-крутого-парня, думаю это был мерседес или даже два мерседеса сразу, по крайней мере расплачивались мы потом, как за все десять, ведь женушка его подделав документы тут же испарилась… В любом случае, развод отвратительная вещь. Само слово ассоциируется с чем-то резким и болезненным, как неожиданная пощёчина или удар под дых. Неожиданная потому, что если человек не ожидает удара, то боль будет сильнее, потому что мозг не успевает послать сигнал, тело не успевает приготовиться к заведомой защите – отражению, оно не будет напряжено и тут-то мы чувствуем «всеми фибрами души». Я недоволен родителями Лидии Мартин потому, что им плевать на их дочь. Они заигрались в слишком умных людей и заняты перетягиванием каната, считая, что таким методом привлечения они не лишают свою дочь выбора. Только почему-то они упустили из виду то, что изначально завязали верёвку на её шее и рано или поздно либо Лидия пострадает тотально, либо Мартин просто надоест, и она перестанет быть правильной дочерью. К сожалению, для этих безалаберных двоих, не думаю, что она собирается терпеть подобное достаточно долго. Она уже отмахивается от них, практически не заморачивается по этому поводу. Она на грани перехода. Что ж, родители Лидии Мартин, какими бы уродами, наплевавшими на семью, в попытках нагадить друг дружке в душу сильнее, вы ни были, мне искренне жаль вас. Жаль только потому, что вы её потеряете. Мы останавливаемся на крыльце, чтобы Лидия нашла ключи. Крыльцо украшено красивой аркой, по которой забавными ломаными линиями вьётся какое-то растение. Я никогда не был силён в садоводстве, но мне всегда нравились эти элементы «вплетения» садового дворика в дом. Моя спутница, наконец, обнаруживает ключи, и мы, преодолев последнее препятствие, в виде двери, оказываемся в доме. Я вытираю ноги и озираюсь по сторонам. Когда я скоро поднимался к ней, я не запоминал никаких особых деталей, не прислушивался к тому, как звучит сам дом, чем пахнет внутри. Детали – моя основная слабость, я цепляюсь за них так, словно если запомню каждую мелочь, то не сумею ничего забыть. Собственно, я никогда не страдал провалами в памяти, но порой мне становилось слишком жутко от происходящего. И тогда я решил фиксировать в памяти детали. Отчасти, это действительно полезный навык, взять те же знаменитые рассказы Артура Конан Дойля о Шерлоке Холмсе, где знаменитый сыщик благодаря этим самым деталям и раскрывает самые странные и запутанные дела. Я не раскрываю дел, однако человеческая память удивительная вещь и, запоминая детали, ты действительно узнаёшь о людях куда больше, чем тебе могут рассказать они сами. В деталях проявляемся мы сами, мы настоящие. В доме пахнет целым набором парфюмов, женских, мужских, девичьих (сильно отличных запахом от женских). Пахнет чистотой и спокойствием, но в этом спокойствии нет ничего доброго или просто хорошего. Оно холодное, ледяное, это не спокойствие – это безразличие. Пожалуй, самое ужасное чувство из всех возможных. Подталкиваемый Лидией, я вынужден не задерживаться в прихожей и перемешаться на кухню, через гостиную. Огромное количество книг, крупный телевизор, небольшие милые статуэтки всех мастей. Мартин будто бы нарочно не даёт мне осмотреться, хотя вряд ли, скорее всего она просто слишком голодная. Как и я. Может быть, я вообще выдумал её подталкивания, просто сам очень быстро иду. Всё-таки я решаю нужным подметить:
-У тебя очень красивый дом.
Мы останавливаемся на кухне, и я замираю возле раковины и плиты потому, что бесцеремонно заглядывать в чужой холодильник не в моих правилах, и уж явно не в правилах приличия. Что ж, как и говорила моя спутница раньше, будем надеяться на наличие хоть каких-то продуктов, сейчас я согласен практически на любую еду, если это еда.

Она начинает что-то готовить. Мартин выглядит на кухне так странно и необычно, что мне хочется рассмеяться, но на голодный желудок смеётся паршиво, да и потом я не хочу оставаться без риса и ещё чего-то там. За ней я практически не вижу, что именно она готовит. Да и мои кулинарные познания не ушли дальше омлета и лапши доширак, так что спрашивать, что именно готовит Лидия, я не стремлюсь, вряд ли какое-нибудь красивое иностранное название мне что-то даст. Из риса готовят плов и… и такие маленькие хреновинки, японские, в которые складывают сырую рыбу и что-то ещё, и ещё их оборачивают водорослями странного чёрного цвета, и там такое простое название, всего четыре буквы… А, да, точно. Суши. Ну, судя по всему, и слава Богу, Мартин не собирается ваять эти самые суши, да и то, что она делает больше похоже на плов, но плов слишком грубое, рычащее название, давящее на слух. Нет. Это определённо должно называть по-другому, как-нибудь слишком красиво, так чтобы представлялся ночной Париж и мурлыкающие заграничные мелодии под созвучие букв. Как-то так, не меньше. Впрочем, мне всё равно. Я порываюсь узнать, не нужна ли ей моя помощь, но, в сущности, понимаю, что буду совершенно бесполезен. Я не знаю, где у неё что лежит и как готовить то, что готовиться дольше десяти минут, поэтому я молчу. Наверное, это совершенно некрасиво и даже подло, но я молчу. Я усаживаюсь рядом, стоять и таращиться на процесс глупо, да и от этого только ещё больше сосёт под ложечкой. Чтобы хоть как-то занять себя я разглядываю картины на стенах, вид на гостиную, холодильник. Мартин ехидно отзывается о собственно жилище и у меня внутри всё сжимается. Досадно. Мы по-прежнему на расстоянии в тысячи миль друг от друга потому, что мы по-прежнему ничего друг о друге не знаем. Ничего. И именно из-за этого мы постоянно натыкаемся на стены с огромными неоновыми вывесками: «больное место, не задевать!» в самый последний момент, когда уже поздно. И это снова был я. Я хотел отвесить комплимент дому и ей, как частичной хозяйке, вместо этого затронул не те струны. Мне отчаянно хочется извиниться, но я молчу. Мартин беситься, когда я прошу прощения, да и я сам частично зол. Я даже не знаю почему, но я сильно злюсь и на себя, и даже на Лидию. Дом это такое поразительное место, место, куда ты можешь прийти в любом состоянии, и где ты будешь чувствовать себя в безопасности. Где всегда хорошо. Я так давно не ощущал этого «я дома», я уже столько времени не выдыхал этого в пустоту, ложась на кровать после длительных переездов, что уже забыл какого это быть дома. У меня нет дома. Мой дом сгорел, я умер. Все вокруг меня, всё дорогое мне – выгорело дотла. Я пуст. И тут до меня кое-что доходит и на смену злобе приходить грусть и обида. Обида за нас обоих. Мартин не не дорожит этим местом. Просто у неё тоже больше нет дома. Его разрушил разваливающийся брак её родителей, вечные ссоры, крики в этих стенах и ужасающие воспоминания об оборотнях и чем-то похуже. Мне вдруг безумно хочется стиснуть Лидию в объятиях, так чтобы нам обоим стало трудно дышать и просто говорить: «всё пройдёт, всё наладиться», но масло уже вовсю шипит, а в воздухе пахнет жареным мясом, и я отворачиваюсь к окну, чтобы хоть как-то стряхнуть с себя мысли о нас. Почему-то вопросы, вроде: «кто мы?» и «в чём наша цель?» – докучают мне больше всего. Мы обычные подростки. Ещё дети. Самые обычные. Заурядные. Единственное наше отличие от сверстников – разбитые в дребезги судьбы. И мы уже просто физически не можем быть как все, мы не в состоянии поддерживать свою «обыкновенность». Мы потеряны в себе, за собой. Каждый человек многогранен. Мы все Мы потеряны в себе, за собой. Каждый человек многогранен. Мы все 3D изображение, которое невозможно потрогать и заглянуть во все части которого невозможно. Мы с Мартин - подземки. Метро. В нас миллиарды туннелей, мы протянуты через весь мир, через моря и несколько океанов. И у вас никогда не хватит заряда батарее или огня, чтобы заглянуть в каждый тёмный уголок наших туннелей. Вычеркните из нас всю боль и избитость, и мы не станем скучнее или короче ни на миллиметр. Мы станем счастливее. Но в мире не существует такого ластика, который стирал бы душевные раны, шрамы внутри, в голове, в разуме и в рассудке. И этого никогда не случиться. Лидия снова нарушает условную тишину. Я бы хотел говорить совсем не об этом. Здесь и сейчас я хотел бы, чтобы мы рассказали всё, как есть от начала и до конца друг другу. Чтобы больше не было попаданий «не туда», оговорок, недосказанностей. Но всё это глупо и у меня никогда не хватит духу рассказывать кому-либо о себе. Даже Лидии Мартин. Она задаёт интересный вопрос и мне становиться одновременно смешно и неловко. Неловко, потому, что вышло всё это глупо, смешно именно потому, что это глупо. Она не упускает возможности отпустить пару колкостей по поводу моего дома и самого меня. Всё это вполне заслуженно, да и я никогда не умел обижаться на подобные вещи или отвечать должным образом. Может быть, я просто слишком устал и вымотался за день. Может быть, сказываются всего двадцать минут сна, которых меня и то умудрился лишить мой шеф, или я слишком голоден, чтобы соображать, как следует. Я улыбаюсь и пожимаю плечами.
-Вообще-то я хотел заказать пиццу, - я собираюсь замолчать, но вдруг понимаю, что мой ответ никуда не годиться. Это ничего не объясняет, да и потом, кто-то только что распинался сам с собой о великой силе больших предложений, рассказов и о том, что не стоило бы больше молчать в тряпочку, дабы избежать недосказанностей и прочей лабуды из молчания вытекающей, - То есть, я вернулся домой и поскольку мышь, повесившаяся в моём холодильнике решила сбежать от меня к соседям – есть было совершенно нечего. Я не собирался вытряхиваться на улицу и даже, - когда я делаю на этом слове акцент, я невольно смеюсь. Да что там, меня уносит, я ржу в голос, как конь. Меня давно так не забавляло собственное отношение к некоторым простым человеческим действиям, вроде просмотра телевизора вечером, но я уже не могу остановиться и, смеясь, продолжаю: - Даже смотрел телевизор, ну и, значит, я щелкаю каналы, ну ты должна понять и простить меня, Мартин, когда впервые за последние несколько лет видишь пульт, и думаешь: «Ооо, а этой коробочкой, наверняка, можно было делать что-то крутое», а попутно глядя на экран, где сами собой меняются картинки ещё и набираешь номер телефона, то невольно наткнёшься не туда, куда надо было. – Я снова смеюсь, потом, наконец, успокаиваюсь и добавляю: - Я случайно набрал тебя. Машинально.
Я подымаюсь и подхожу, чтобы как-то помочь и чтобы втянуть в себя ещё больше запаха, от которого можно сума сойти и будучи сытым, не говоря уже о нас двоих оголодавших.
-Чем помочь? – вполне нормальный вопрос, запоздалый, минут на тридцать, но вопрос же, я не могу убрать дурацкую улыбку со своего лица, и это меня даже раздражает, но как-то слабо. В какой-то степени, в большей, мне всё равно.

Я опять молчу. Тишина непросто один из моих спутников и верных союзников, она что-то вроде неотъемлемой части происходящего вокруг меня. Она помогает и успокаивает, даёт время подумать. Впрочем, на то, чтобы думать у меня всегда вагон времени и это даже паршиво. Я только и делаю, что думаю, рассуждаю, проваливаюсь и увязаю в воспоминаниях. Это абсолютно дурацкое и бесперспективное занятие, но… Что мне ещё остаётся, если я никогда не говорю о завтра? Это одно из моих правил, моя заповедь, мантра. Завтра попросту нет. Оно – неопределённое, ещё несуществующее время, а для меня планировать происходящее в будущем равносильно подбору лака для ногтей для белого медведя. И звучит глупо, и является совершенно бесполезным занятием. Собственно, всё вокруг теперь бесполезно. Я уже давно решил всё для себя, у меня уже есть одна цель и я не собираюсь сворачивать в сторону с «пути истинного». Я живу, чтобы жить. Только так и никак иначе. И незачем снова об этом думать. Думать вредное времяпрепровождения. Что поделать, я не могу никуда от него деться, когда я не думаю, я вспоминаю, хуже своих воспоминаний только мои же кошмары. Нет, уж лучше думать. Мартин отпускает пару острот на тему моей так «вовремя» подоспевшей помощи. Я просто улыбаюсь. Рот полон слюны и я, кажется, сейчас самого себя изнутри съем, если не засуну уже, наконец, что-нибудь в рот. Я вдыхаю смешанный запах: риса, овощей и мяса и, довольно кладу первую порцию внутрь. Сказать, что это вкусно это ничего не сказать. Это самая вкусная еда в моей жизни и от радости я готов скакать по дому, как малолетний и кричать, размахивая руками. Мой отец называл это: «закон предельной полезности», я думаю, он его выдумал, но мне всегда нравился этот закон. По нему самый первый кусок (или самая первая порция) всегда самые вкусные и питательные, всё остальное это уже просто неинтересная и обычная еда. В принципе, я с ним согласен, однако дополнить этот закон примечанием, гласящем, что «на безрыбье и рак рыба», то есть с голодухи всё будет вкусным до одурения, не мешало бы.

Когда Лидия снова нарушает наше шуршание и пережёвывание фразой о том, насколько печально устроена моя судьба, я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться прямо так, расплевав всю еду по столу. Из-за этого у меня в горле застревает комок, и я потягиваю вино минуты две, стараясь не заржать снова, когда моя собеседница переходит к разговорам о собаках, кошках и хомячках.
-Мартин, - выдыхаю я, словно пробежал километр, - Ты, видимо думаешь, что я живу, как пещерный человек: завалил на обед мелкий кабан и пошёл в пещеру – всё моё разнообразие, не считая побегов от хищников. Вообще-то всё не так прискорбно и ты, далеко не единственная, кого я знаю. – Немного подумав, я добавляю, - С кем я близко знаком. – Разумеется, это вовсе не значит, что кто-то кроме Мартин так же глубоко посвящен во всю мою недожизнь или что к кому-то ещё я испытывал такие же странные и неоднозначные чувства. С другими людьми всё всегда было проще. Да даже с теми, кто людьми не являлся. Всё было четко, предельно и просто понятно, как дважды два. С Лидией неясно ничего. У меня в голове каша, чудные мысли и полный кавардак. Рядом с ней думать куда труднее. Это и хорошо. Я меньше проваливаюсь. На порядок меньше. – Я, кстати, бегаю по утрам, - зачем-то говорю я и делаю новый глоток вина, но не выдерживаю, когда Мартин заговаривает о романе, и всё-таки выплевываю всё обратно в стакан, и смеюсь. Мне неловко и стыдно, но я продолжаю заходиться хохотом. – Роман? Мне? И как ты себе это представляешь? – длительный приступ смеха – Нет, правда, Мартин, мне даже интересно. – Я смеюсь ещё пару минут, потом окончательно прихожу в себя и умолкаю, а после очередной сногсшибательной реплики со стороны Лидии заявляю: - Барышня, да вы пьяны! – и «отбираю» у неё бутылку вина, отставляя её подальше, в сторону. Возможно, я частично прав, и девушке уже действительно хватит.
Я слушаю историю о парне какой-то Элисон, кажется это подруга Лидии или одноклассница – я не могу вспомнить точно. У неё парень оборотень, что ж, я ей соболезную, наверное. Во всяком случае, хоть, со слов Мартин, ей и повезло с отцом, вряд ли юношу, сходящего с ума от оленятины и луны можно назвать идеальным партнёром. Я спокойно улыбаюсь и, кивнув своей рыжеволосой собеседнице, подтверждаю её последнюю фразу:
-Да, тебе действительно хватит. Больше не наливать.
Я встаю из-за стола и собираю посуду. Ну, хоть вымыть тарелки-то я могу, сделаю свое благородное дело. Я невольно хмыкаю подобным пляшущим мыслям, уж и не знаю, отчего я вообще думаю о танцах. Но в голове действительно играет какая-то до боли знакомая песня, я точно знаю её, но не помню слов, не могу разобрать ритма и, то ли меня пошатывает из стороны в сторону случайно, то ли я пританцовываю, моя посуду. Я снова смеюсь. Это тоже похоже на что-то нервное и ненормальное, но мне всё равно, ну и пусть. Чёрт с ним. Мне почему-то отчаянно хочется опьянеть, захмелеть, впасть в беспамятство, но при всём при этом я знаю, что трезв на все сто процентов, возможно, я даже самый трезвый человек на Земле и от этого становиться гадко. А может быть это общее состояние, может быть мне просто паршиво, но я не собираюсь этого замечать, да и не буду. Да и кому сейчас хорошо? В наше-то время? Все в своих собственных делах, все в проблемах. У людей нет ни секунды, чтобы хоть иногда улыбаться друг другу, а я рассуждаю о состоянии и нахожу для этого место и время. Я, вдруг, совершенно не к месту, вспоминаю один интересный, достаточно интересный, факт из моей биографии. Из моей настоящей биографии. И может я был не прав, вспылил, и я всё же пьян, или дым или странный напиток на вечеринке подействовали на меня как-то своеобразно, но в любом случае я уже говорю и уже не могу заткнуться. Хуже того, мне не хочется затыкаться. Я действительно трепло.
-У моей матери была татуировка. Огромные крылья во всю спину. Отец рассказывал мне потом, что до свадьбы ничего об этой её особенности не знал и, когда она надела белое платье с огромным вырезом на спине, - я тихо отсмеиваюсь, - Удивлён был не только жених, но и родители невесты. Она любила удивлять людей. В общем-то, я совсем не об этом. Первый раз я увидел её «крылья» на побережье, кажется, мне было пять, может быть меньше или больше. Я тогда почему-то подумал, что эти её рисованные крылья – остатки от настоящих. То есть, понимаешь, я не знал, что на теле можно рисовать нечто подобное и выдумал себе, что моя мать была ангелом или вроде того, в общем, кем-то с огромными крыльями, а потом, когда она якобы упала, откуда-то сверху, от её настоящих крыльев остались только эти следы. Я даже гордо утверждал в начальных классах, что моя мать сверхъестественное существо, - снова тихий и нелепый смех, для чего я вообще об этом вспомнил? И почему именно сейчас? Почему эту историю? – Забавно, да? – А ведь и правда, забавно. – Детская логика, натыкаясь на вещи, не имеющие доступного объяснения или не имея ответа, находит решение сама. Фантазией или домыслами, – я пожимаю плечами и ставлю тарелки на места, а затем начинаю протирать бокалы, - Не знаю. С меня, наверное, тоже хватит, - я замолкаю, но потом, ухмыльнувшись, добавляю ещё, - Это всё пагубное влияние телевизора.

Отредактировано Adam Knight (12-03-2013 10:42:57)

О чём я сейчас рассуждаю? Думаю ли я? Куда меня выносит течение собственных мыслей и отчего вся вода в моей голове превратилась в чертов водоворот? Я тону, захлёбываюсь, не могу собраться с мыслями, с силами. Кругом пусто. Я один, как в треклятой черной дыре, я лечу куда-то, это глупо, но ощутимо. Это, как когда оступаешься, пропускаешь в темноте одну из ступеней на лестнице и заносишь ногу выше, чем положено, а потом, всего мгновение, какие-то пару секунд, тебе мерещиться страшное падение. Крах. Нелепый и жуткий, как крушение целой империи. А это всего лишь ступенька. Пролёт. Пять сантиметров. Может даже и два. Только-то. Рядом с Мартин собирать обрывки себя в единую кучку, где-то посередине между прошлым и колеблющимся настоящим, становиться всё труднее. Не знаю что это, но явно напоминает болезнь, грипп я бы даже сказал. У меня перехватывает дыхание, будто бы кто-то вонзился когтями мне в горло, стянул лёгкие удавкой и тянет изо всех сил откуда-то из-за спины, в ожидании, когда же они разорвутся, лопнут, как два воздушных шарика. Это невыносимо, чудовищно и заставляет ощущать то, чего я чувствовать совсем не хочу. Мартин отрезвляет. Она, как брызги холодной воды за шиворот в разгар пьяной вечеринки, где никто уже не помнит себя. Она, как пощёчина. Как тот самый приглушённый крик изнутри: «Очнись, всё должно быть иначе!», «Жизнь выглядит совсем не так!», «И ты знаешь это!». Она, как хлопок в ладоши перед самым лицом, в момент глубоких раздумий. Как укол совести в самое сердце, хотя уколы в сердце – выдумки голливудских режиссеров и сценаристов. Никто и никогда не станет колоть вам что-то в сердце, это нелепость какая-то. Все инъекции вводятся внутривенно. Или почти все. Ну уж точно не через сердце. Бессмыслица какая-то. Я расставляю посуду по полочкам, по местам и делаю это действительно, как она и сказала «с упоением», будто бы данное занятие доставляет мне особое удовольствие, хотя это вовсе не так. Может быть, я просто не хочу смотреть на Лидию. В её глаза. В эту невыносимую бурю из лета и осени. В эти зелёные листья или в этот клиновый сироп, льющийся на блины. Но «расставлять» на полках две тарелки и пару бокалов бесконечно – невозможно, поэтому я всё-таки поворачиваюсь. И этот самый взгляд тут же вонзается в меня, проходит насквозь и отмечает в нужных местах галочки, рядом с субъектом – мной. В глазах Лидии пляшут искры уверенности и твердой убеждённости в собственных доводах. На мгновение огоньки сменяются чем-то другим, новым, ещё незнакомым мне, но это нечто исчезает быстрее, чем я успеваю дать ему хоть какое-то определение. Я сажусь. Мартин говорит. Говорит она негромко и никогда не кричит, но её голос всегда звучит звонко и строго, это как отличная игра на скрипке, как стрельба из лука. Именно. Лидия постоянно только этим и занимается, она стреляет. Берёт стрелу, «укладывает» её, натягивает тетиву, стреляет, попадает в десятку. Стрела, тетива, выстрел – десятка. Тетива, выстрел – десятка. Выстрел – десятка. Десятка. Каждый раз моя собеседница снова и снова попадает именно «туда», в самый центр, в больное место, в точку, надави на которую мир разрушиться. Я, как чашка с небольшой трещинкой, по которой постукивают пальцы Лидии Мартин. Затем, она находит нужное место и бьёт. Совсем не сильно, можно сказать касается, а я рассыпаюсь на сотни осколков, крошусь, обращаюсь в пепел. Возможно, Лидия делает это неосознанно. Скорее всего, так и есть, она и понятия не имеет о том, что в разговорах с людьми привыкла подмечать все их слабости или достоинства и, когда в следующий раз ей необходимо сделать ход, она ставит противнику шах и мат с первого хода, а ему бедолаге только и остаётся сидеть с открытым ртом и рвать волосы от отчаянья. Это для неё привычно. Состояние напряжения, натянутости, держание ухо востро – это для Мартин, как для меня уколы каждые двенадцать часов. Она уже и не замечает присутствия данного, но не способна существовать без этого. Жестокая истина, в который раз ставит в тупик и бьёт обухом по голове. Мне нас даже жаль, мы оба обречённые и по-своему несчастные и, как бы странно это не звучало или выглядело, мне смешно от этого же. Я бы сказал, смешно до слёз, но это неправда. Смеюсь я всегда кисло и сдержанно, я вообще редко вспоминаю, как это правильно делается, да и ни к чему мне такие познания. Пока лучница подбирает наилучшие стрелы, я успеваю ещё раз окинуть дом взглядом. Тёплые, пастельные цвета, оттенки персикового и бежевого. Лёгкие женский и девичий духи смешиваются с ярким мужским одеколоном, который витает в воздухе, как угроза взрыва, как предупреждение к грядущему. Что-то вроде: «столкновения не избежать», - говорит этот запах и от этого становиться не по себе. Некрупная кухня, где мы расположились, занимает не центральное место в доме. Судя по её виду, готовят и, уж тем более, бывают здесь крайне редко и, учитывая тот факт, что Мартин младшая рьяно следит за фигурой, скорее всего единственным кухонным посетителем является её мать, навещающая эту «вкусную» обитель только когда в её кабинете заканчивается выпивка. В кабинете или комнате. Я не уверен, зато в том, что маман Лидии переключилась на алкоголь, а не на пирожные я даже убеждён. Выбор алкоголя слишком богат и красочен, однако этикетки не бросаются крепостью в глаза, ну и, стоило бы добавить, что мужской запах практически себе исчерпал, каким бы угрожающим он ни был. Скорее всего, главы семейства Мартин нет дома уже дней пять. Может и больше. В произвольном порядке на стенах висят репродукции картин каких-то великих художников, я уверен в их великости столько же, сколько уверен в своей «настоящности», но не берусь даже пробовать вспоминать имена. У меня никогда не было теплых отношений с искусством. Думаю, по началу, семья планировала растить, увеличиваться в размерах и развиваться. Наверное, они были счастливы, и у них и в мыслях не было, развода, тасканий по судам или пристрастий к алкоголю. Ничто не вечно, наши мирки хрупки, стоит ветру подуть сильнее и шалашик, именующийся «долгая и счастливая жизнь» разлетается по всему побережью, и тебе уже не собрать прутья воедино, не поймать ни одного из них. Когда Лидия упоминает что-то о моей привлекательности, я не сдерживаюсь и снова смеюсь. О, да, безусловно, я и не помню, когда в последний раз смотрел на себя в зеркало, но уверен, что, то самое взлохмаченное чудовище с мешками под глазами, изредка мелькающее передо мной в отражении в ванной, отличается исключительной привлекательностью. Наконец, я отсмеиваюсь, а Мартин продолжает гнуть свою линию. Меня поражает её упорство, во всём, даже в шутках, издевках и мелочах. Теперь уже она смеётся, спрашивая, зачем мне нужна работа, раз я так люблю мыть посуду, а потом распускает волосы. Я улыбаюсь и сверяюсь с часами. На моих ещё добрых семь часов жизни, на часах в доме Лидии пять утра с копейками. Нужно выдвигаться. Может быть, я успею вздремнуть, минут десять или хотя бы семь. Впрочем, возвращаться на квартиру мне совершенно не хочется, так же как и уезжать от Лидии, но она устала и тоже хочет спать. Скорее всего, мой отъезд в шесть будет даже ей на руку, ведь всегда сложно выпроваживать гостей. Ну, пока у меня ещё есть какое-то время, хотя бы для того, чтобы выразить все свои мысли и доводы по поводу сказанного ею. Я улыбаюсь чуть шире.
-Зато ты не меняешься. Не поддаешься никакому влиянию. Никогда и ни за что, - я встаю, собираюсь к выходу и, наклонившись, целую Лидию в щёку. Это прощальный жест или вроде того, да и потом, у меня есть, на что всё списать – алкоголь, ну и ещё я мёртв, если что, - Мне, пожалуй, пора.
Это правда, времени уже достаточно. Ей нужно выспаться, мне успеть к назначенному времени.