Когда в первый вечер Джон ушел в вечерней тренировки фехтования первым, хотя обычно задерживался помочь отнести оружие, никто не заметил.  Ему казалось, что он дико, просто чудовищно устал, и даже его твердая койка в продуваемой комнате этажом ниже комнаты Робба, казалось ему райской периной, на которой можно и нужно было отдохнуть. Когда на следующий день во время завтрака Сноу даже не прикоснулся к еде, это заметил только Теон. И то, это нужно было железянину для какой-то шутки или чего-то в этом духе. После того, как этот привезенный из Пайка мальчик перестал замыкаться, он засиял со своими глупыми шутками так сильно, что у Джона и без этой противной дурноты поперек горла голова немного болела. Сейчас же бастард просто предпочел не слушать его. Весь день, он проходил с насколько низко опущенными плечами, что малышка Арья могла почувствовать себя гигантом, рядом с уже почти восьмилетним Джоном. Он так и не появился в башне мейстера на занятиях сложения и вычитания – по дороге он споткнулся и упал в большую лужу талого снега, в которой, правда, было больше снега вперемешку с земной грязью, чем воды. Он коротко сообщил брату, что сходит переодеться, но так и не вернулся. Опять свалился в свою кровать, но на этот раз не смог сомкнуть глаз. Не мог ни подняться, ни уснуть, ни сказать что-то. Ему показалось, что он пролежал так минут сорок от силы, на деле поднялся он только к заре следующего дня. Джон знал, что при всех ранениях, а грубо говоря, на языке больных маленьких детей – когда больно, их вели к мейстеру Лювину мальчик решил пойти к нему. Вообще-то Робба вели, трепетно держа его за руку или даже вызывали самого мейстера, Теона провожал мастер по оружию или кто-то рядом, а Джону просто объясняли дорогу, и, не трудно догадаться, кто во все эти моменты был рядом… но, по крайней мере, Сноу знал дорогу. Мейстер сам проснулся, услышав чудовищный кашель в коридоре.  По звукам складывалось такое ощущение, как будто это пятидесятилетний мужчина задыхается от дыма, а не семилетний мальчик болеет. От всего этого проснулись собаки и их грозный лай вызвал негодование у доброй половины замка, особенно в той части, где звуки из псарни не просто были прекрасно слышны, но и двоились эхом.
Что дальше происходило, Джон помнит смутно. Собственно, как он дошел до коридора и что делал до этого весь день он тоже не помнит. Все было так тяжело, его голова как бдуто была свинцова. Ему только не давно дали турнирный меч, но, не смотря на то, что он был короче обычного, подогнанный под детский рост, Сноу все равно был уверен, что носить сейчас на плечах собственную голову было намного, намного тяжелее, чем держать в каждой руке по огромному клинку, как отцовский Лёд. Ему было то тепло, то холодно, большую часть времени он не чувствовал своего тела, а когда чувствовал всеми сформулированными мыслями и всеми оставшимися чувствовали желал, чтобы все вернулось так, чтобы он опять его не чувствовал. У него в груди как будто бы поселилась стая черных ворон, и каждый из них при вздохе мальчика пытался вырваться наружу, начиная драть когтями его легкие и клевать горло. Если бы Сноу был в состоянии сейчас соображать,  он бы все это время думал о том, что старые боги забирают его, одумавшись и решив не давать жизнь бастарду…

Отредактировано Nathan Young (15-04-2014 02:27:45)

Он чувствовал кровать у себя под спиной, чувствовал, как одна не ровно лежащая досочка впивается к нему в спину. Чувствовал тяжесть всех сшитых шкур, большим комом накинутым на него. Но все это отдавалось странным эхом по всему телу, все ощущалось совершенно не так, как это было раньше. Воздух выжигал легкие так, что ему было почти страшно делать следующий каждый следующий вдох. Джон родился зимой, старая Нэн с рождение Арья, уже летнего дитя, часто стала обращать на это внимание. Холодный воздух закаляет, его первое четкое воспоминание, это как они с Роббом играют в снегу... и как рыжеволосая женщина уносит брата.
Холодные пальцы касаются его лба. На деле они теплые, скорее всего, но Джона самого так лихорадит, что сейчас распаленный очаг покажется ему куском льда. Так приятно. Такая мягкая кожа, такое нежное прикосновение. Он делает глубокий вздох, размыкая для этого побелевшие пересохшие губы. Кашляет, пытается поднять руку, чтобы закрыть рот, как его учили, все, что он смог сейчас вспомнить, но тяжесть одеял ему не позволяет. Слышит голос, едва разборчивый сквозь шум, мешавший ему даже думать. едва открывает глаза, на них наворачиваются слезы и бусинками скатываются по вискам на импровизированную подушку.
Не уверенным голосом, может даже не понимая, что он это говорит, что вообще может сейчас говорить, что это его слова, а не чьи-то ещё, едва шевеля пересохшими губами своим детским звонким голосом шепчет не до конца выговаривая длинные слова.
- Мама?.. Ты пришла ко мне?
Мальчик провалился в сон без сновидений.  Не слышал ни голосов, ни звуков, ничего. Не чувствовал разницы в воздухе, нагретом от очага, и ворвавшемся из открытого окна. Лежал не двигаясь, только кашляя и хрипя, не в силах сделать что-то ещё.

Джон не знает, сколько времени прошло. Первое, что он заметил, что нет больше этого шума в голове. Ему все ещё было больно дышать, все это раздавалось эхом по грудной клетке со звуком, как будто кто-то проводил металлической стружкой по металлическому гладкому доспеху, прикладывая при этом столько сил, что оставались такие царапины, что складывалось такое ощущение, что ещё чуть-чуть и это будут сквозные дырки. Тело ныло, а когда он первый раз попробовал пошевелится, то понял, что все шкуры на нем и вся его одежды мокрые. но он чувствовал определенную легкость, особенно по сравнению с тем, как он поднялся со своей кровати посреди ночи. Но Сноу все равно не решался шевелится. Сначала он медленно открыл глаза, глядя на черный потолок. По краям все было немного рамыто, как будто он смотрит на все со дна пруда в богороще (Пожалуйста, не говорите отцу и леди Кейтелин, что они там плавали! Это была вторая неделя лета, и вообще, во всем виноват тот новый мальчишка с улыбкой, от которой болит голова!). Он лениво повернул голову на бок, глядя в окно, сейчас закрытое ставнями. Но через него все равно прорывался маломальчкий свет. Мальчик не смог понять, свет ли это рассвета или заката. Он попытался сделать глубокий вдох, но закашлялся. И тут понял, что кто-то держит его за руку. Сильно сжимает маленькую ладонь. У него немного замерзли кончики пальцев по сравнению со второй рукой, но он это не сразу заметил. Почти испугавшись, Джон быстро переводит взгляд в сторону левой руки.  Яркая компа волос цвета золотой осени. Перед глазами все ещё немного плывет. Но в Винтерфелле не так много людей с волосами такого особенного цвета. Это младшие Старки, особенно Санса. Её волосы как огонь и уже доросли до пояса, чем он частенько хвасталась, и что особенно частостало слышно, когда она нашла себе подружку, Джейн Пуль.  А значит, это была...
- Л-леди Кейтелин?.. - вот теперь Джон испугался. Ему почти все время было страшно в присутствии этой женщины. Взгляд её голубых глаз пронизывал сильнее холодного ветра, задувавшего с нижнего лишенного света этажа через щели под его горницей.