- Мессере Чезаре! - Услышал он позади себя голос, который мешался с торопливым шагом. Доносчик скорее шел, не позволяя себе перейти на бег.
Но он был достаточно далеко, чтобы Чезаре не обращал никакого внимания и достаточно близко, чтобы повторениями успеть Борджиа надоесть. Перед гонфалоньером лежала развернутая карта. Чезаре, словно женскую ногу, гладил итальянский плоский сапог, пальцем обводя границы Неаполя, мизинцем доставал до Перуджи и проводил глазами по непокоренной Тоскане. Солдаты уже расквартировались и ему следовало отдать приказ. Но перед ним была целая страна. Чезаре медленно переводил медную фигурку быка на Феррару. Сколько еще городов он возьмет прежде, чем подойдет к заветной тосканской границе? И сколько еще ему придется потерпеть лишений ради одной большой победы? Но ни одно сомнение не вырвалось за твердую маску непоколебимости.
Либо Цезарь, либо ничто. Цезарь Борджиа бросил жребий.
- Берем курс на Рим - словно в древность Цезаря скомандовал Чезаре и его генерала передернуло. Этот рывок Вителлоццо Чезаре заметил, но ничего ему не сказал. Возникающие вопросы - естественное дело, Борджиа поторопился ободрить своего лучшего человека хотя бы какой-нибудь уверенной улыбкой. Чезаре никогда и ничего не делает просто так, никто не ждет от него необдуманных решений, оттого генерал и молчал, понимая, что права осуждать не имеет, но и не смеет даже помыслить об этом.
- Мессереее! - Все еще слышался где-то за палаткой голос отчаянно прорывающегося к нему солдата.
В военной палатке ужасно пахло сталью, потом, было душно. В изнуряющее лето солдатам, как никому другому следовало бы драться и Чезаре был намерен дать им бой, иначе сдохнут от тоски. Поэтому они правляются в Рим. Чтобы показать, какой мощью распологают Борджиа, в чьих руках на самом деле сосредоточена власть. Все дороги ведут в Рим, а из Рима дороги ведут по всему миру. Чезаре оставалось только мотнуть  компасом и решить, куда идти - на север или на юг.
Но по Риму, он с какой-то стороны, немного скучал.
Поле боя сменило ему домашний очаг, солдаты стали его друзьями и к той жизни, в которой Чезаре путался, как в водорослях, идя ко дну, он не стремился, однако отголоски прошлого все чаще стали приходить во сне. Сестра, отец, мать... все они были в Риме. Так, все-таки, право слова - все дороги ведут в Рим?
Если бы Чезаре мог, он построил новую римскую империю. Цезарь переродился в нем и теперь в нем кипит та же идея подчинить себе силу, которая не желала подчиняться. Непокорная Тоскана, непостоянная Венеция, горячая Испания и даже упрямая Франция. Все они могли сложиться у его ног, если бы Чезаре как следует захотел. Но пока следовало думать головой, а не мечтать. Мечтать можно о чем угодно.
- Пустите его - махнул он стражнику у двери и перед солдатом раскрыли шатер. Он ввалился - уставший, запыхавшийся, пыльный - только с дороги и тут же упал на одно колено, протягивая ему письмо. Чезаре похлопал ему по плечу и сломал папскую печать.
Ему приходит целая куча корреспонденции, но вести из Ватикана - редкие гости во всем шлаке военных писем, приглашений и угроз. Чезаре улыбнулся бы - писал эти слова не отец. Папа Александр лишь создает иллюзию своего правления, а Чезаре пляшет под его дудку, поддерживая игру, но даже отец не имеет права обращаться к нему, как "дорогой сын". Оттого Чезаре отчетливо читал наклонный почерк папского секретаря со словами: "достопочтенному герцогу Валентино".
- В войне легко забыть о том, что ты чей-то сын - сделал заключение герцог, порвал в три раза грубый тонкий пергамент и бросил кусочки на местность стола. Они легли, словно являлись аллегорией карт. Всю папскую область закрыли собой и только жирная красная точка, означающая Рим, будто бы красное солнце Осириса, капля крови или папской красной восковой печати, манила, звала, требовала его возвращения.
- Вы не ослышались Вителли. Раскартуйте десятый легион и пошлите его в сторону Урбино, пусть дожидаются меня там, я с войском встану в Риме и оттуда мы возьмем плацдарм на Маджоне.
Вителли передернуло во второй раз и Борджиа широко заулыбался. Теперь на лице этого генерала отразилось не столько сомнение, сколько страх. В больших выпученных карих глазах его теплилось готовившееся предательство. Здесь всюду пахнет предательством и предательством же жизнь пишет эту кровавую историю. Но Чезаре снова поспешил его успокоить и выдохнул, за ним же выдохнул злосчастный Вителли.
- Маджоне не так далеко, синьор, мы могли бы взять его небольшой армией.
Если бы Виттелоццо был хотя бы наполовину умен так, как о нем сулят, он бы и сроду рта не открыл. Но все-таки, иногда в его словах была доля истины. Но никогда не следует во что бы то ни было тыкать Борджиа. Ни в правду, ни тем более, в ложь. То, что он не знает, он поторопится узнать без помощи остальных, а всякое решение, которое он принимает не должно быть оспорено даже такими талантливыми кондотьерами, как Вителлоццо. Все мы смертны и все мы предатели, от какой-то части.
Впрочем, в голове Чезаре рождался иной план.
Он снова выдал из себя широкую улыбку.
- Хорошее предложение, генерал. Возьмите нужное количество людей и отправляйтесь на закате. Утром я выйду в Рим.
Вителлоццо явно засиял от счастья, склонил голову и отстучал шпорой на сапогах, да тяжелой металлической подошвой, поторопился удалиться выполнять приказы.
- Маджоне будет ваш, синьор, не успеет запахнуть осенью.
- Не сомневаюсь, Вителли - задумчиво Чезаре снова покосился на бедную карту. На ней почти всю територию Италии занимали быки и один из быков стоял на земле Франции. Бык Борджиа. Герцогство Валентино, которое вознесло Чезаре на Олимп.  Однажды почувствовав себя Богом, он перестал бояться людей. Сверху виден любой из их планов. - Не... сомневаюсь...
Чезаре покрутил в длинных пальцах бычью морду, словно конскую в шахматах и сильно сжал в руке.
Нет, сомнения ни для этого человека.
- Прикажи людям подняться на закате и отправиться на запад, мы пойдем по папскому трактиру, но часть людей должна следовать в обход Сенигаллии. Быстрым маршем и как можно тише.
Солдат, принесший письмо, поднялся конец-то с колен и выскочил из шатра так же быстро, как и ворвался.

****

Рим, светлый Рим! Город грехов и город святых. Тут, что не запах - то разлагающийся труп или сильно надушенная женщина, едущая в закрытой карете. Коню Борджиа бросали цветы под копыта, а Чезаре всем вокруг улыбался так, словно Цезарем вошел в покоренную республику. Впрочем, были здесь и так называемые оптиматы, которые смотрели на него точно так же, как много лет назад, до рождества Христова, смотрели они на Цезаря. История любит мстить, но Чезаре научен точно так же, как мог бы он научиться на живом примере Юлия. Он заткнет глотку и вырвет глаза всяким, кто захочет уколоть его словом или намеренно сглазить.
Город раскрывался, как большой цветок. Не так, как в Тоскане, но Рим тоже был прекрасен по-своему. Здесь была старина, которая не сравнится ни с чем. Ее грабили, жгли, топтали, превращали в тлен, из земли выкапывали и в землю же втаптывали. По этим улицам ходили великие люди и всегда они по ним будут ходить, вышагивая стройным маршем. Многочисленная армия вносила в город победоносное знамение быка, как штандарт легионеров в века Юлия Цезаря.
Борджиа незаметно поправил бархатную берету на голове. Он хоть и был в легких доспехах, своим образом любил тревожить умы всякого, кто его видел. Сегодня он был объят в черный бархат, словно хоронил кого-то. Военный человек, так или иначе, всегда пребывает в какой-нибудь скорби и кого-нибудь поминает. Среди черной блестящей, как черный топаз, плотной ткани и сверкающих доспехов, на плаще развивался бегущий золотой бык. Это было время Борджиа и теперь все об этом знали.
Они проехали под сводами устроенной именно в их честь триумфальной аркой, в центр Рима, к собору Святого Петра, где отец их встречал так, как и всегда - сидя.
Чезаре спешился и в одиночестве преодолел множество ступеней, прежде чем на глазах у многочисленной толпы преклонить колени перед собственным отцом. Но сын никогда не станет отцу покорным.
Никогда.
Ни сейчас, ни завтра, ни много лет спустя.
После устроенного пышного банкета и деловой встречи, Чезаре о многом поговорил с отцом. Родриго дал четко понять, что не собирается в Риме проливать кровь, оттого Чезаре сделал то, что мог сделать только Чезаре - отослал в Сенигаллию Оливерото да Фермо и, к вечеру проводив свои многочисленные армии под командованием Гравины и да Фермо, отправился на покой. На банкете он появился лишь дважды, только для того, чтобы показаться прибывшим по такому случаю гостям, отдал должное, поприветствовал давних друзей и еще более древних врагов, оставил отца разбираться с тем, что он же и учинил, ушел отдыхать.
На утро Чезаре собрал небольшую конницу - не больше десяти человек, сам же ехал во ее главе. Люди не поднимали более такого шума, хотя провожали его фигуру, неспешно следующую в цветастой и вооруженной до зубов кавалькады, с открытыми ртами. Они пересекли ватиканский мост и ступили в глубины Рима. До палаццо деи Катанеи тут было недалеко.
Борджиа отдал приказ не шуметь, когда подъезжал, поэтому трубач, поднеся трубу к губам, тут же остановился. Свидетельством того, что ко двору небольшого родного палаццо, которое для Чезаре было кусочком настоящего рая, служил лишь неистовый конный топот и ржание. Борджиа без лишних церемоний спешился и перед ним открыли двери.
Вот, спустя пять лет он снова дома. Снова шагает по этим немного скрипучим полам, смотрит на эти выцветшие фрески, вспоминает засохшие листья в широких горшках. Слуги кланяются ему, прижимаются к стенам, но совсем не так, как он был тут в последний раз. Чезаре спешно поднялся на второй этаж и его низкий командный голос разразился среди арочных балкончиков:
- Матушка! Мать! - Кричал он. Его окружали только многочисленные слуги. Ваноцца всегда выходила встречать своего самого любимого ребенка, но теперь среди прочих, ее лица он не находил.
- Где моя мать? Позовите ее - командовал он так, словно был в армии, нежели в доме.
Матушка не появилась встречать его, когда он вошел в Рим, не была и на папском банкете, теперь ее и дома нет. Странное сомнение закралось в душу Борджиа и он, нахмурив лицо, огляделся по сторонам, едва ли не заваливаясь в столовую, где по обычаю всегда находил мать.

Чезаре одарил молодого человека полным безразличия взглядом. Это был именно тот случай, когда Борджиа знал, но не помнил. Столько лиц вокруг него, что даже порой родные выходят из головы - всего лишь издержки профессии. Он "вождь" многих и никому более не может назваться ни братом, ни дядей, ни сыном. Странно, что он все еще приходит в материнский дом, в надежде, что будет встречен здесь с теплом.
Но надежды... надежды - это не то, что водится у Чезаре Борджиа. Он уверен в целом мире и добился того, о чем не мог мечтать, но потерял то самое малое, что имел. Он потерял душевность отца. Родриго Борджиа уже никогда не будет прежним и маска властного Александра VI въелась в его образ, став лицом. Без брата, кровь которого на руках Чезаре, придавал его существованию маленький смысл и напоминал ему о том, кто он есть перед лицом своей семьи и вот теперь, когда преграды, коей казался Хуан, нет, кого еще Чезаре может назвать братом? А родная сестра? Свет его очей, душа - единственная, какая может в нем прижиться... улетела, как птица, желая скрыться, желая начать новую жизнь. Мать тоже отстранилась и отошла в сторону. Вот что сделала с жизнью Чезаре власть, к которой он стремился, но он не имеет никакого права жаловаться на нее. Он сам хотел того, к чему пришел, а раз так - то только он себя и судья, и обвинитель. Судьба и без того безжалостно его бичует.
У Чезаре было полно земли, но родного дома больше не было. Он переезжал с войском то сюда, то туда. Из Неаполя до самой Франции, из ее сердца, из прекрасного герцогства Валентино, снова в Неаполь и вот так, пересекая половину мира, он не находит угла, чтобы где-нибудь почувствовать себя своим. Да и времени у него нет. Ссоры и конфликты то с французами, то с испанцами, то с предателями и непокорными тиранами Романьи не дают ему ни секунды на то, чтобы посидеть и подумать над выбранной участью. А там еще и непокоренная, неподвластная ему не сдающаяся Тоскана! А даже если так, то Чезаре, смотря на себя в зеркале видел счастливого в своем несчастье человека.
Он жертвовал всем этим здравой головой.
Почему же ему теперь удивляться, что сама мать не пришла его встречать? Что, несмотря на то, что ей была выслана весть, она не приехала в город? Матушка у них была особенной. Она, быть может, понимает, что родила правителя, но какого бы величия он не достиг, она все равно останется за сценой, всего лишь его матерью.
Так просто откалываются жизни.
Да и у нее была свое существование. Мать их не страдала от одиночества и отец хорошо устроил ей дальнейшее пребывание: дал новый хороший дом, дал слуг, дал приличного мужа, дал ей покой. Ей не о чем было просить. Кроме ее Борджиа-детей, у матери были и другие отроки, о которых печалиться ей нужно куда сильнее, нежели о тех, которые печали более не приемлют и чья жизнь устроена, как ни у кого лучше. Вот например, этот простак, который больше похож на слугу, нежели на местного хозяина - его судьба все-таки не на месте и он, не принадлежа ни коем образом к сильному роду Борджиа, прозябает жизнь в кузнечной или где-нибудь еще, ухаживая на лошадьми. А ведь они с Чезаре получили жизнь из одного чрева.
Как много все-таки решает семя.
- Что же привело главнокомандующего в столь скромную обитель? Чезаре прохаживался по до боли знакомой столовой, где еще недавно обедал и ужинал, как у себя дома, а позади него выстраивались верные солдаты и провожатые. Люди с быком на панцире окружили весь дом и наполнили его, их пугались даже слуги. Но пришли сюда не карать и даже не грабить. Сюда пришли с любовью, но получили дерзость.
Борджиа поднял мрачновый взгляд на парня. Он точно помнил то лицо, но не мог точно ничего родить в своей голове. Ни от какого материнского брака он, ни был ли он рядом, когда Чезаре еще бегал едва обутый и даже не думал о том, что разделит судьбу самого Цезаря. Если таковой был, то Чезаре не признавал его в лице странного молодого человека. Вот так, что Чезаре не мог даже вспомнить его имени и совсем этого не стеснялся. Они не родня, хотел бы заявить гордый Борджиа, но все-таки в глубине души, он знал, что в них есть капелька одинаковой крови.
От этой мысли Чезаре коробило. Нет, он сын папы римского! Он - Цезарь Борджиа, у него на роду написана власть и сила. А этот мальчик всего лишь плод неосторожной любви.
- Перед хозяином нужно снимать шляпу, а если ее нет, то кланяться - выговорил Борджиа, всматриваясь в черты лица молодого юноши. У них с Чезаре было мало общего, разве что одна принадлежность к полу. В этом человеке не было ни волевых черт Борджиа, ни гордого взгляда, а голос, и тот казался Чезаре, робко дрожащим.
Наконец Чезаре засмеялся сам себе и потревожил плечо юноши, постучав по нему.
- Слуги, угостите моих гостей - скомандовал он, словно у себя дома. Да, так и было. Теперь каждый дом в Италии ему принадлежит.
Однако не стоит делать поспешные выводы. Чезаре - не слепой гордец и не тиран, лишающий людей собственности. Он лишь стоит на страже своего могущества и благополучия своей страны и семьи. Людей из домов он не выгоняет, женщин не насилует, а за разбой в рядах своих солдат жестоко карает. И здесь он не станет учинять беспорядков, это ведь дом его матери, женщины, которую он любит больше остальных. И если это означает, что нужно хотя бы с каким-то уважением относиться к ее бастардам, то он согласен и постарается вести себя, как хороший мальчик. Не зря же его воспитывали.
- Как тебя зовут? Мы виделись с тобой? - Спросил, вроде бы, мирно Чезаре, все тщательнее вглядываясь в черты лица материнского отрока. Если они когда-нибудь и виделись, а, быть может, и общались, то время изменило черты лица обоих. Да вот только лицо Чезаре знает теперь половина мира, а этого мальчика узнает только маленькая группа людей, в кою Чезаре не имеет честь войти.
- Ты в этом доме хозяин или твой отец? - Если бы кто-то и был сейчас в палаццо деи Катанеи из более старших и влиятельных мужчин, то он давно бы появился перед многоуважаемым гостем, который с собой привел хоть и маленький отряд, но наполнил солдатами целый дом.
Всех мужей Ваноццы Чезаре, увы, заполнить не мог. Она со многими сходилась и разводилась, а другие сами, как мухи, умирали. От каждого она имела ребенка. Многих уже нет в живых. Кого-то убивала лихорадка, кто-то умирал еще не встав на ноги, третьи уезжали из отчего дома. В общем, родственников у Чезаре не счесть, если пастухов, кузнецов и конюхов, а то и монахов, можно назвать родственниками такому, как Цезарь.