Waking up in a world surrounded by flames
Where everything I liked is about to fade.
Waking up in the fog, the dust and the pain
And of the sunny days, no traces remain.

Темная, холодная и скользкая от непрекращающегося дождя брусчатка мостовой неслышно скользила под ногами, норовя в любую секунду лишить любого опоры. Из источников света на всей улице — лишь только один мигающий фонарь, что периодически выхватывает из мрака маленький пятачок старой мостовой прямо под собой. От безмолвных стен все еще отражается эхом гром выстрела и затихающие в дали быстрые, нервные, резкие шаги. Аллея, старая, давно покрывшая себя дурной славой, сейчас пуста и безлюдна, и лишь черная, плотная тень медленно входит в слегка потускневший и желтоватый круг света, некогда уже навсегда отпечатавшийся в памяти.
Фонарь в который раз гаснет, а когда свет вновь выхватывает из темноты то, что хоть сколько-то имеет значение, по камням аллеи течет уже не только дождевая вода; теперь она смешалась с лужей жидкой, только что покинувшей тело крови. Нет, не тело. Тела. Два тела, что появляются в лучах фонаря при следующей бесплотной попытке лампы собрать хоть сколько-нибудь достаточное количество энергии. Если бы не десятки лет, если бы не упорное желание владеть собой и своими чувствами, высокая темная фигура в плаще, при виде которого трепещут все, кто забыл букву закона, сама бы затрепетала и рухнула на колени. Но нет, тень уступает это право маленькому мальчику, что со страхом и неприятием в глазах взирает на тела еще пару секунд назад смеявшиеся вместе с ним. Ребенок еще не осознает, что произошло, до его напуганного и все отрицающего мозга не скоро дойдет мысль, что события этой злополучной ночи — просто роковое стечение обстоятельств, а не заговор, не попытка указать зарвавшимся филантропам их место. Просто обычная случайность, ничто боле. Мальчик пока не знает, что осознание этой простой истины будет стоить ему дорого, дороже, чем бессонные ночи, дороже, чем загубленное детство. А мир вокруг сжимается до размеров пятачка света, что с каждым мгновением становится словно бы меньше, пожираемый тьмой. Ты должен отпустить.
Очередная вспышка света, но теперь это уже не древний и забытый коммунальными службами фонарь, а молния, рассекшая ночное небо пополам аккурат там, где крыши старого Готэма соприкасались с черным небом, совершенно беззвездным и безлунным. На секунду ослепленный и потерявший связь с миром человек в черном плаще прикрыл тыльной стороной ладони глаза, чтобы уже в следующее мгновение отдернуть руку и оглядеться, ощутив вдруг на себе массивную тень, сменившую тусклый и больной электрический свет. Тень не принадлежала бедным домам Преступной Аллеи, и уж тем более она не могла появиться от ребенка, который сам мог затеряться в любом черном углу. Тяжелую тень отбрасывал тихий и лаконичный склеп, чей шпиль отчетливо вырисовывался на фоне полной луны, непривычно огромной, словно она вдруг решила сместить свою орбиту чуть ближе к Земле. Аккуратные темные буквы на фасаде оповещали проходящих мимо о том, что под сводами покоятся Марта и Томас Уэйны; ничего лишнего, только имена — все и так знали, кем были эти люди. Но мир не дает времени на передышку и скорбь. Не успевает фигура в черном сделать и шага навстречу холодной тишине склепа, как следующая вспышка молнии полыхнула в небе, а раскат грома заполнил все пространство вокруг; тяжелые удары, словно под землей кто-то пытался вырваться наружу, сотрясли пространство, послышался оглушающий треск и скромная усыпальница четы Уэйнов в мгновение ока уходит под землю, оставляя после себя лишь столб пыли и фонтан мелких осколков. Ты должен помнить. Трещина от крипты двинулась дальше, глубоко уйдя в землю и разделив пространство перед склепом на две половины. Еще секунду, и разлом стремительно метнулся в сторону фигуры, вырывая из-под ног твердую почву и погружая в черноту подземелья.
Еще вспышка. И вместо камня постепенно привыкающее зрение различает вокруг сотни и сотни корешков самых разнообразных книг. Библиотека поместья во всей своей красе — даже в безумии она остается нетронутой и защищенной от всех невзгод, словно что-то хранит ее стены, знания, тайны. Но надолго ли? Книги словно смотрят на поднимающуюся на ноги фигуру, смотрят с ожиданием, с нетерпением, как-будто что-то должны, что-то хотят сказать, но не могут; такое ощущение порой создается, когда смотришь на человека, отчаянно желающего поделиться с тобой секретом, но убеждения которого не позволяют ему открыть рта. Или не убеждения, а страх перед чем-то, что сильнее желания.
Полумрак библиотеки нарушается лишь одиноким канделябром с тройкой свеч. Свет маленьких огоньков был не в силах заполнить пространство бесконечной комнаты, и мрак постепенно поглощал увядающие свечи, которые, одна за другой, растекались по полке, капая с краешков пазов старого подсвечника. Вот последний огонек умирает, погружая всю комнату во тьму, а фигура, которая теперь лишь смутно угадывается в краткие моменты вспышек за окном, не отрываясь смотрит на место, которое из последних сил освещали живые огни, и пытается понять, что с ним было не так и почему же оно так хотело быть увиденным. Но тайны никогда не открываются людям так быстро. Ты должен быть терпеливым.
Последняя вспышка молнии, последний раскат грома, такой, словно где-то на небе столкнулись в решающей схватке боги всех религий, а дальше потолок исходит трещинами, в центре которых резко открывается черная, бездонная дыра, из глубин которой словно что-то внимательно взирает на фигуру внизу. А в следующее мгновение потолок обрушивается, норовя похоронить все тайны здесь, где их больше не станут искать и где им самое место.

Брюс открыл глаза и устало остановил взгляд на потолке. Не самое занимательное зрелище после того, что порой показывает нам разум, но как раз такого, что еще пару мгновений назад отчетливо представлялось его взгляду, мужчине видеть и не хотелось. Мысли невольно метнулись к уголку памяти, где спряталась память о Крэйне с его Фобосом; эти сны, конечно, не его рук дело, но довольно похоже. Если бы Пугало узнал, что ему даже стараться не надо, потому что так ненавистная летучая мышь сама в состоянии довести себя до кошмаров, то он бы, вероятно, сам записался к психиатру под предлогом «Я хочу поговорить о развивающемся у меня синдроме «ненужности» или как мне надоело, что все самое интересное проходит мимо меня и без меня».
Уэйн вздохнул и продолжил упрямо сверлить взглядом потолок. Кошмары. Давно они не были гостями в его голове; он даже грешным делом подумал, что теперь ночи станут спокойнее; как выяснилось — нет. Не зарекайся, и тогда, быть может, ты будешь готов к неожиданностям. Не переоценивай себя, и, вероятно, продержишься на вершине еще немного. Будь внимателен и замечай то, чего не видят другие, потому что какая-то мелочь тебя спасет, а какая-то приведет к гибели. Всегда будь готов, и тогда ничто не застанет тебя врасплох. Брюс всегда придерживался этих правил: днем, и тогда окружающие удивлялись, как можно успевать следить за делами не только ведущих предприятий наследства Уэйнов, но еще и помнить про все дочерние компании — так можно было поддержать репутацию; ночью, когда на плечи знакомой тяжестью ложился плащ, эти правила всегда следовали за ним по пятам — так можно было спасти жизнь. Но разве дома все это нужно? Ведь дом — это твоя крепость, твой бастион, где все невзгоды теряют смысл. Или здесь все страхи становятся только сильнее? Ведь здесь семья, здесь те, кого хочешь защитить больше всего. Нет, не сомневайся — вот еще одно правило; всегда будь уверен и докажи свою уверенность другим. Это единственный способ остаться спокойным даже тогда, когда мир будет рушиться.
Брюс потер переносицу, включил прикроватную лампу и поднялся с кровати. Созерцать потолок больше не представлялось хорошей идеей, тем более, что спустя минут пятнадцать без движения начало казаться, что это скорее потолок смотрел на мужчину, нежели наоборот. Подойдя к окну, Уэйн осторожно отогнул занавеску, чтобы взглянуть на сад перед особняком; странно, но безмятежность и ухоженность, поддерживаемые там Альфредом, всегда успокаивали Брюса, помогали думать и находить ответы на самые тяжелые вопросы. Но в этот раз решение любоваться тишиной дружелюбного сада было ошибкой; сада за окном не было. Вернее не было его сада, а был удивительно похожий, но какой-то чужой и враждебный, который тоже словно бы смотрел в ответ, изучая и отыскивая слабости. Это было неправильно. Убрав руку и позволив занавеске скрыть наваждение, Брюс прислушался. Но наткнулся на совершенную тишину, неестественную, абсолютную и бесконечную; все вокруг замерло, ни тиканья огромных напольных часов, ни тихого привычного шуршания на чердаке, ни завываний ветра за окном, ни мягкого гудения включенной лампы. Мир застыл.
- Вероятно, у часов кончился завод, - подумалось Брюсу, когда он подошел к замолчавшим часам в углу комнаты. Но это было невозможно — Альфред успевал заботиться обо всем в доме, и на памяти Уэйна-младшего еще ни одни часы в доме не останавливались, будь то огромная фамильная реликвия или новенькие современные модели, щедро расставленные по комнатам. Однако, такое объяснение было единственно разумным, а Брюс все и всегда старался объяснить, основываясь на реальность. Впрочем, нужно было убедиться, поэтому мужчина быстро вернулся к кровати, около которой на тумбочке стояли аккуратные и без излишеств электронные часы. Они застыли на отметке «23:59», точно также, как и напольный великан. И вряд ли это было совпадение — слишком много он уже повидал, чтобы верить таким «совпадениям». Нужно было выяснить, что происходит, нужно было кого-то найти. И только Уэйн решил для себя это, только направился к двери, как за спиной раздался оглушающий бой часов. Они не били уже порядка двухсот лет, как, впрочем, и все часы в доме. С каждым ударом грохот становился сильнее и сильнее, а мужчина все стоял и ждал, что случится дальше. И вот двенадцатый удар.

Брюс открыл глаза. Не лучшее пробуждение в его жизни, но это была хотя бы его кровать. Картины последнего сна все еще стояли перед глазами, а оглушительный грохот ударов звенел в ушах. Нужна была минута. Но это минуты не было, так подсказывало что-то внутри. Мужчина вновь, как во сне, потер переносицу и потянулся к лампе, чтобы черная комната немного озарилась, позволив глазам различать хоть какие-то детали. Щелчок, второй, третий. Кнопка на лампе работает исправно, но вот света сегодня, судя по всему, не ожидается. И опять — это неправильно, в доме никогда не было ни одной перегоревшей лампочки. Неслышно поднявшись с кровати Брюс добрался до двери и по памяти нащупал выключатель, которому было предназначено быть пусковым механизмом для огромной люстры, что невидимкой сейчас примостилась под потолком. Мягкий щелчок и... ничего. А в это время за окном вовсю лил дождь.
Разумно было предположить, что во время грозы ночью весь дом обесточило, но почему-то казалось, что разум сейчас не поможет. Однако это не значит, что про него нужно забывать. Нужно было проверить, во всем ли доме нет света, плюс к этому неплохо было бы проверить, как там Демиан и Альфред, поэтому Брюс времени терять не стал. На комоде рядом с дверью всегда стоял канделябр с тремя высокими свечками, а в верхнем ящике лежали спички — Альфред всегда продумывал запасные варианты. Мгновение, и комната озарилась тусклым и теплым светом трех огоньков, тревожно подрагивающих от неощутимого сквозняка. Ладно, пора было выяснить, куда делся весь свет; без него тут не работает ничего, кроме свечек. К тому же, необходимо было проверить второй щиток, ведущий к Бэт-пещере, нельзя было, чтобы она оставалась обесточенной.
Дверь непривычно громко скрипнула, словно ее не смазывали уже лет пятьдесят, и отворилась, открывая взору Брюса совершенно черный коридор, какой-то длинный и непривычно старый в пятачке, освещенном огоньками. Это был не его особняк. Это было что-то чужое и наблюдающее за ним. Как сад во сне. Но нужно двигаться вперед, всегда. И если это очередной сон, то рано или поздно наступит пробуждение. Мужчина неслышно двинулся по коридору вперед, по выученному наизусть, но сейчас совершенно незнакомому маршруту.

Отредактировано Bruce Wayne (15-11-2013 19:40:45)