Я немного отступлю от канонической ситуации, надеюсь, Микелетто, ты не против

Это чувство триумфа было сходно с чувством отчаяния, только в другой ипостаси, но они, чаще всего, идут рука об руку. Чезаре никогда не мешал грусть с радостью. Если нужно радоваться - он радовался, если нужно было вкушать плоды своего поражения - то пусть так оно и будет. И он никогда не говорил себе: "не нужно радоваться заранее", о неет, это был человек-мгновение. Если сейчас он на вершине своей славы, то Чезаре ни за что не станет помышлять о том, что через минуту может сорваться. Он сделает все, чтобы оставаться на ней, как можно дольше.
Теперь Чезаре чувствует себя настоящим Цезарем.  Именно такие чувства он и испытывал сейчас. Не смотря на все трудности, он знал, что делать, от этого и блестела на улыбка на его губах, как настоящая драгоценность. С тем пор, как он снял красное и облачился в доспехи, пути перед ним открыты и можно смело заявить, что он царь мира, да господин войны. По одному лишь росчерку пера он может свергать тиранов и захватывать земли. Он власть, он политика, он спокойствие и безумие. Это был триумф, которому Борджиа не мог не радоваться.
Но за "хорошо" всегда следует "плохо", но от отбрасывал подобные мысли. "Плохо" не наступит до тех пор, пока он не отдаст приказ. Ему нравится так жить, он не видит ничего постыдного в том, чтобы зависеть от Франции, потому что сейчас в его руках сосредоточено куда большее влияние, чем когда-либо. Он может свергать и назначать римских пап, он может подарить землю и отобрать душу. Чезаре не возомнил себя Богом, совсем нет, но был, как никогда к этому близок.
И слова отца были тому доказательством. Родриго мог бы спросить, отчего его сын так весело и бодр душой, но он прекрасно знает, от чего. Его сын принесет ему империю к коленям, Боже, храни Борджиа!
За окном стояла морозная свежесть, а свечи горели и плавились, олицетворяя собой нетерпение хозяина покоев. Он сам плавится, как воск и сгорает, как фитиль, но держится настолько крепко, что никто бы не сказал о буре, сводящую его с ума. Итальянский капкан захлопнулся. У него все под контролем... под контролем, как никогда раньше. И, кажется, что ни одно предательство не сможет сокрушить его настолько, что он потеряет даже и близкой к половине часть своих сил. Не придумали еще такой взрывчатки и таких подлостей, с коими бы Борджиа не справился бы.
- Ты уверен, что не делаешь ошибки? - А ведь Родриго сам говорил с улыбкой. Чезаре, даже будучи не повернутым к отцу лицом чувствовал, как Папа Римский улыбается.
Нет, ошибок быть не должно, да и не будет. Отец никогда недооценивал способности своего нелюбимого сына, а теперь, что он имеет? Всю  Италию у ног, войну Испании с Францией в кармане и многочисленный выбор союзников. Аве Цезарь! Аве Цезарь де Борха!
Но нелюбимый сын только усмехался. Не он предложил поделить Неаполь с Францией и Испанией, не ему принадлежала эта безумная идея, которая может вылиться множеством последствий. Эта была ошибка со стороны папства и со стороны французского короля, а Италия и люди Борджиа когда-нибудь за это расплатятся. Но не настолько сильно, чтобы Чезаре не смог бы выйти из положения. В этом был весь он... из рукава он доставал слова и власть, коей нет даже у папы римского, коей боится даже папа римский. Не для этого ли он стал так часто советоваться со своим сыном?
- А ты уверен? - Спросил Чезаре. Папа ничего не отвечал. - В конце концов, королеве Изабелле никогда не льстило то, что ты примыкаешь к французам...
- Как и ты, дорогой наш сын - В этот раз папа ответил слишком поспешно. Чезаре медленно опустил перо и перестал что-то набирать своим привычным косоватым почерком, карябая расправленный пергамент острым гусиным пером.
- Я с Испанией не скандалил. Неаполь твой настолько, насколько это позволяет тебе политическая ситуация. Пока ты держишь под контролем мир с Францией и Испанией, ты владеешь Неаполем полностью. Передвинешь чашу весов - начнется война. Тем более, никто не отменял того, то наследник Неаполитанского королевства не вернется и не принесет с собой поддержку Священной Римской Империи. Мы ходим по острию ножа и пытаемся укротить дракона...
И если Чезаре был уверен в своих силах, то вот в силах папства был не уверен, как никогда. Именно поэтому он продумывал все наперед. Чтобы радоваться без страха того, что радость резко обрубится сожалением. Но вот папе римскому, его дорогому отцу, склонному делать поспешные выводы и пугаться любой угрозе, этого лучше не знать. Чезаре в их семье теперь отвечал за безопасность и благополучие их не только в материальном смысле, но и в политическом.
Пусть Хуан перевернутся в своей неглубокой могилке.
- А этот дракон дышит огнем? - Задал вопрос папа римский. Чезаре, обмакнув перо в чернильницу, снова принялся писать. Философские вопросы с большим контекстом, но в этот раз он был готов немного порассуждать. Отец никогда особо не требовал от него ответов, так что же произошло сейчас.
- Потому что испанский дракон дышит... - а вот это уже выглядело, как намек. Борджиа снова остановился, отложил перо и стал нагревать воск, капая на бумагу красным воском, словно густой кровью. В самом конце красовалась его соразмерная планам и амбициям подпись. Он перевернул печать на своем указательном пальце и закрыл сверток, отложив его на край стола. Войны выигрываются не только мечами копьями... войны выигрываются перьями и чернилами, отцу бы это следовало знать.
- Так ты уверен, что неаполитанский принц не вернется? - Спросил Чезаре едва посмотрев через плечо. Но ни папы римского, ни кого-либо еще так и не увидел. Холодный ветер врывался через крепко закрытые ставни, да слегка ворошил шторы, выдавая присутствие кого-то еще. Никак иначе - тень, преследующая его негласно всюду, тень, которая усердно не показывала своего лица. В конце концов, вся жизнь Чезаре Борджиа была наполнена тенями. Тенью верных псов, тенью возлюбленных сестер и ненавистных братьев. И он жил с ними в том согласии, в каком позволяла ему его невозможная гордость.

Отредактировано Cesare Borgia (18-11-2013 21:36:05)

Чезаре незаметно даже для самого себя вздрогнул. Смерти только мертвый не боится, не боится и тот, кто не познал отваги. Голос из-за спины не принадлежал его отцу, хотя Чезаре было нечего удивляться - уж очень внезапный был этот разговор, который в принципе не имел под собой никакой надобности. Папе лучше расслабиться и получать удовольствие от тех шатких пары минут спокойствия, которые выдаются на его излишне грешную душу. Но все мы святы на свои грехи и на святости грешны. Папе не следовало бы лезть в грязь политики и уж тем более, не совать нос в войну. Там нет ни справедливости, ни морали, ничего там нет, кроме обрубков чести и намеков на справедливость. Божьи законы больше не действуют и Чезаре это доказал в осаде Неаполя.
Французский король недоволен, но разве вложенный в руки готовенький город уступит место недовольству. Скажите голодному, что он дурак и протяни ему свиное бедро, уж поверьте, он быстро забудет о том, какое оскорбление вы ему нанесли. Плюнь Чезаре в лицо Людовику тогда, он бы поворчал, но все-таки простил ему любую дерзость, как только ворота Неаполя открылись ему. А трупы с улиц убрать можно легко.
И все-таки этот человек, голос которого Борджиа был, как никакой другой, знаком до боли, был прав. Как всегда прав, нужно было признаться и это заставило Чезаре спутать радость, смирение и злость в одном флаконе. Где этот голос был, когда нужда в нем была настолько категоричной, что приходилось низвергать себя до поиска жалких прототипов? Чезаре никогда не хотел владеть собакой, но скоро стал от нее зависим, как и собака от хозяина. Только разлука с кем-то доказывает важность, только потеряв человека мы можем оценить его недостачу. В остальном же мы говорим себе, уверяем себя, что справимся, но с той осады Форли прошло приличное время - Чезаре разучился сожалеть и по кому-то скучать.
Когда на тебя валится груз мировых проблем, трудно оставаться человеком. Скучать по другу, который был больше, чем другом. Братом скорее, которого у Чезаре никогда не было. Быть обязанным тени и все это время помнить о своем обязательстве. Чезаре мог бы с легкостью все приписать долгу Микелетто, но Борджиа, увольте, был другим. Он помнит добро и припоминает зло. И пусть Микелетто оставил его, пусть сбежал, пусть хотел оторваться, за все его блага Чезаре мог его простить. На это ли уповал слуга, вернувшись с опущенной головой к господину? Конечно. Иначе бы и не пришел.
Борджиа замер на какую-то секунду, обдумывая свою реакцию. Он всегда что-то обдумывает. Война приучила его работать головой не хуже, чем мечом.
- Я узнаю этот голос - выговорил он, поднимаясь со своего места. Спина его ни о чем не скажет, но Микелетто не нужно было волноваться, Чезаре не поднесет нож к его горлу, хотя мог бы. Как брошенный хозяин должен встречать заблудшую овцу? Он может пустить ее на мясо, потому что убежавшая однажды она убежит вновь, как только укушенная в одном месте свобода всплывет в потоке слюней прежним вкусом. Оставалось только догадываться, пришелся ли этот кусок горьким или сладким. Сладкая свобода поманит вновь так или иначе. Чезаре слишком хорошо разбирался в людях, чтобы говорить наверняка.
Но Кореллу он встретил легкой улыбкой, словно бы прошло ничтожное время. Словно Сфорца не покорились, словно Италия не сложилась к его ногам, словно он отсылал его прочь сам, а теперь Микелетто вернулся из своей ссылки.
Если предательство и существовало, то его можно было перечеркнуть. Чезаре был на это способен, но применял не всегда. Если разменивать прощение, что будет стоить твоя милость? Если прощать всех, то месть перестанет быть местью, а станет капризом, а у Чезаре было достаточно врагов, да еще и так близко к нему, чтобы он давал им повод относиться к его мести, как к капризу. Это война, а на войне воюют не мальчики, а мужчины.
- Миклетто - просто отозвал он его, будто пробуя имя на вкус. Вот так неожиданность! Хотелось сказать ему, но он промолчал, лишь давая знак, что хотел бы сказать больше. Но Чезаре никогда не говорит сверх того, что окружающие должны слышать. А вот отца и след простыл, из чего можно было следать не хитрый вывод - Родриго был провокатором этой встречи.
- Мой отец становится изобретательным в сводне людей. Он вообще хороший сваха, но в общей сложности, в людях разбирается столь же плохо, как в византийской стали и толедской. Однако в этот раз он попал в точку - это был довольно скромный комплимент появлению Микелетто. Чезаре был ему рад, он показывал это скорее сдержанной и легкой улыбкой, нежели громкими словами.
Чезаре умел быть легким человеком, как и сложным. Мог быть верным товарищем и решительным предателем. Именно эта цезарийская многогранность выделяла его среди прочих.
Продержав приличную паузу, Чезаре раскинул руки. Он никогда не поскупится обнять верного ему человека. Если тот ему брат, то почему нет? Всякому брату и верному слуге, хорошему товарищу он готов не только руки пожимать, но и обнять его, простить его, верить ему, однако врагу уготовлен только кинжал. И тоже с распахнутыми руками. Он вполне может в объятиях убить, словами приговорить к смерти. Но в этот раз Чезаре был твердо намерен Микелетто простить.
Впрочем, Цезарь Брута тоже обнимал.
"Kai su, tekton?"
- Иди, обними меня - даже дружественная просьба теперь приказ. Даже друг теперь слуга. И как бы Чезаре не пытался, ему от этого не избавиться. Если он хотел встретить Микелетто, словно друга, то у него это вышло скверно. Он встретил его как господин провинившегося раба, который после объятий приговорит его к дыбе думать о своем поведении. Педагогически Чезаре Борджиа, тем не менее, был подкован очень хорошо.

Чезаре долго и многозначно ему улыбнулся. Совсем не так, как друг должен улыбаться другу, но, увольте, по-другому Борджиа просто не умеет. Он был рад видеть Микелетто, это и дураку понятно, но только воочию осознав, что его слуга снова рядом, Чезаре мог позволить себе злиться на него. Все-таки, каким он будет хозяином, если не проучит укусившего пса и не выдерет ему пару клыков? Другое дело - клыки эти ему еще пригодятся, потому что Микелетто вернулся именно в то время, когда вокруг Чезаре собрался рассадник змей.
Куда не глянь - предатель. Они все - зависимые и завистливые. С осады Форли прошло достаточное время, чтобы Чезаре мог увериться в самом себе, подняться с колен на ноги. Теперь имя Борджиа звучит повсюду и, быть может, на него Корелла и пришел, как и должен был прийти. Они вместе с ним прошли огонь и воду, Флоренцию, Урбино, Рим, французов, Неаполь, всё они - двое людей, которые вознамерились покорить мир. Чезаре всегда отличался высокомерием, это замечали все вокруг, но высокомерие его не было взято с потолка. Он прожил жизнь, которую ненавидел всеми фибрами души и вот за такую жизнь, когда каждый день - опасность, битва, когда каждый день - покорение городов, склонение земель и вражеских голов - он готов умереть, он не боится смерти. И, конечно же, как характерно для Борджиа, он думает, что властен над обстоятельствами.
Мол, ничего не может быть случайным. Удача его - усердие и труд, без которого они все давно бы пропали, но трудиться на поле брани - самый великий труд и самый любимый на свете. Папа римский видел, насколько сильно изменяется его жизнью забитый сын-кардинал, лев, на морду которого повесили намордник. А теперь, после долгих лет голода, его выпустили из клетки. Лев рвет и мечет, лев хочет покорять. Именно все это соединилось в облике Чезаре Борджиа, который Микелетто мог лицезреть перед собой. Больше это не мечущийся из стороны в сторону серый кардинал, который по ночам снимает сутану. Теперь это воин, который горд носить доспехи, полководец, за стенами кабинета которого расстилается не только армия, но и почти собранная по кусочкам страна.
Чезаре Борджиа всегда знает, что делать. И он, разумеется, знает чего хочет.
Но, тем не менее, упущенного времени не вернешь. Чезаре должен понимать, что всего добился сам, без помощи скрытых рук, хотя они и были ему нужны. Кому не понадобиться знающий толк в убийствах человек? Чезаре солдат, не оскорбляйте его нахальным "убийца", он сражается, а не убивает. Поэтому, когда власть была вложена в его покоценные от сражений, грязные от крови и пыли, дрожащие от натуги, руки державу Италийской земли, он стал искать тех, кто станет убивать за него под покровом ночи. Чезаре прекрасно понимал, что ночь войне не препятствие.
Микелетто тогда ушел без надежды вернуться вновь. Борджиа прекрасно понимал, что совершает огромную ошибку, беря к себе на службу Руфио, однако другого выхода у него не было. Он решил, что сможет покорить своим львиным обликом его шакальную натуру. Но Руфио не был Микелетто. Они были разные, как день и ночь.
-Живым. Чезаре постучал ему по плечу, все еще не стирая этой многословной улыбки. Все в нем просило его наказать Микелетто. Никакое преступление не должно оставаться безнаказанным. Особенно такое преступление.
- Благодаря тебе - кивнул ему Чезаре и предложил пройтись до конца длинной, но узкой комнаты.
Прохладный вечерний воздух, быть может, успокоит его трепещущие мысли и поставит все точки над "и". Поганые точки, не поставишь один раз - примут облик другой буквы.
- Если бы не твой совет тогда в Форли, я был бы мертв - Чезаре  не мог без улыбки это вспоминать. Он всегда признавал вклад людей, отмечал заслуги. Борджиа не было свойственно принижать других и возвышать третьих над собой и друг меж другом. Если человек талантлив, отчего не напомнить ему о его талантах? - Можно сказать, что я у тебя в долгу. Он отодвинул гуляющую из стороны в сторону занавеску и вышел на длинный каменный балкон. Внизу всюду стояла стража - всего лишь видимость безопасности. Смерть к нему придет не в постели, придет не на острие кинжала, по крайней мере сейчас. Она явится во сладком вине, в костлявом винограде, в прохладной воде. Пока у врагов больше нет шансов убить его.
...
Но все-таки, как оказалось, у Орсини и Колонны голова работает куда более изобретательно. Впрочем, это уже другой разговор.
Боржиа оперся локтем о балкон, мимолетно обводя внутренний дворик взглядом. Здесь, кажется, ничего никогда не меняется. Еще несколько лет назад они с Лукрецией бегали по нему, как сумасшедшие, а теперь вот он здесь - ему не до побегов за сестрой, а сестра решила ускользнуть у него из рук, как скользкая рыба.
Впрочем, внимания заслуживал только один человек, находящийся в центре сада, который развеивал общую пустоту, был единственным живым среди множества мраморных полуголых изваяний.
- Как и у него - тихо выговорил Чезаре, стирая улыбку с лица. Микелетто должен был прекрасно знать, что его место долго пустовать не будет и он придет в уже заранее занятое кресло. Чезаре, поверьте, не смиренный господин, которому дали раба и он радуется, как ребенок, всегда ожидая его возвращения. О нет, один сбежал - другого посадили. Даже если побег не забыт, такие вакантные места не остаются долго ловить ветер.
Чезаре хотел видеть на лице Микелетто только одно - разочарование. Вот тогда дело будет окончательно в шляпе, а долги уплачены.
- Твой... побег, заставил меня пойти на компромиссы и рисковать. Цену моему риску ты можешь видеть своими глазами - Руфио поднял на них молчаливый взгляд. Если и хотел чего-то сказать, то язык держал за зубами. Когда работаешь на Чезаре волей-неволей начинаешь чему-то учиться.
- Или мой отец тебе не сказал? Зачем он, кстати говоря, тебя прислал? Чезаре дал окончательно понять, что место Микелетто занято и он ему не нужен. Что будет делать пес, у которого еще есть зубы и когти, чтобы драться за то, что дорого ему - покажет время. И, конечно, оно, великое и могучее, покажет, что же его верному слуге дорого. Время, с какой стороны не помнишь - лучший помощник во всяких делах.

Сколько сложного было в простых словах. В простых словах, типа "я сожалению" или "к сожалению", было сокрыто слишком много сложностей, чтобы простой человеческий мозг нормально в этом разобрался. Я сожалею, но мне не жаль, я благодарю, но не принимаю, я горд, но не горжусь. Разве не бьет в глаза явная противоречивость? Микелетто же был выткан из подобных противоречивостей.
Чезаре знал его много лет и столько же не знал в совокупности. Когда ему казалось, что Корелла для него чистый лист, книга, которую он может читать без запинки, при прочтении внезапно встречались непонятные слова и странные выражения, истолкованные Борджиа не всегда верно. И пусть Валентино не всегда давал к этому предпосылок, не показывал, не отражал своего сомнения или непонимания, таковое имело место быть на протяжении всей их совместной деятельности. Когда Микелетто ушел из лагеря под Форли, Чезаре думал, что понимал этого человека.
Но вещи часто оказываются не теми, кои мы хотим их принимать. Чезаре легче было бы думать о Корелле, как о слуге, но именно в этом человеке "слуга" и "друг" нераздельно связаны одним большим духовным долгом. Корелла был должен Борджиа, а Борджиа был должен Корелле. Эта странная связь порождала больше понимание, большое непонимание и множество тождественных противоречий, заставляющих и того и другого совершать странные ошибки. Этим объясняется, что при всей сдержанности Микелетто, при всей его верности и благоразумии (ведь он, как никто другой, всюду и всегда думал головой и всегда по делу), сбежал, поджав хвост, чтобы зализать свои раны, а Чезаре при всей его дальновидности, осторожности и военной мудрости решился пригреть у груди змею, прекрасно осознавая, что однажды змея укусит, завидев хотя бы минутную его слабость или грудь куда теплее его.
Но, к сожалению, змее не заведено познать то, что панцирь доспехов не всегда бывает теплым и требует отдачи тепла. В отличие от пса, который греется, в большинстве случаев, у ног и отблеск стали его нисколько не пугает. Чезаре все взвесил и теперь понимает, что ответственность за собственную ошибку лежит не на ком-то, а только на нем.
Перед ним - пусть и провинившийся, - но Микелетто. Живой и готовый служить. Будь Чезаре немного другим человеком, он бы согнал с его кресла жалкое подобие, тень былого хозяина мягкого пристанища, на кое Корелла долгое время имел право. Но Чезаре не другой человек, а именно Чезаре Борджиа, герцог Валентино, и ему типично поступать не типично. Микелетто это знал, а вот Руфио - большой вопрос.
И хорошо это или плохо - покажет только время.
У Чезаре не было других советчиков, кроме вездесущего и никогда не седеющего времени, знающего куда больше любых живых. Сумей прислушаться и ты получишь драгоценные советы. Этим вечером мерессере Борджиа слушал ветер и хриповатый голос вернувшегося пса, словно пытался уловить отголоски какого-нибудь сквозь брошенного совета.
Это вам не по карману. Корелла был прав и в этом он был уверен, иначе не допустил бы себе подобную ересь в адрес хозяина, но Чезаре не злился на него. Микелетто заслужил права выпадов на Чезаре точно так же, как на это заслужил право и господин Борджиа.
- У меня глубокие карманы - в горле немного пересохло и захотелось вина. Вечер был до нельзя романтичным во всем его зловещем романтизме. Вот такими вечерами, с пересушенным горлом, среди виновных и невиноватых, решаются судьбы людей. Борджиа понимал, что смерти и жизнь - не шутки, не игрушки, с которыми можно играть, но когда идет война (а она идет даже когда ты спишь), жизнь и смерть становятся такими ощутимыми, что ты сам решаешь, когда сжать ладонь, а когда пустить ее по ветру.
На этом свете есть один и только один патрон, кому я способен служить.
Чезаре мысленно пускал ладонь по ветру и машинально сжимал другую в кулак. Вот так и должно быть - смерть идет об руку с жизнью и тут уж ничего другого не поделаешь. Микелетто не был бы Микелетто, если бы не видел это маленькое, но заметное решение в выражении лица хозяина. Насколько строгий и сосредоточенный Чезаре меняет взгляд и снова смотрит на Руфио внизу. Дилемма имела решение, но другие бы сказали, что выхода нет. Разве смерть не есть выход? Неужели? А Чезаре всегда думал, что да, и это прокатывало всю его жизнь.
Смерть - лучшее решение всех проблем. Никто не может разрешить неразрешимые вещи так, как смерть, хотя радоваться ей было бы грешно. Борджиа не был тираном и, тем более, каким-нибудь бандитом. Смерть не вершит праведный суд, но никто не просит ее судить правых и левых, все это пока что останется на совести живых. Ее роль и обязанности чрезвычайно малы - срубить головы тех, на кого укажут живые. Чезаре в последнее время прибавил смерти и Господу их Богу Всемогущему работы. Верховный суд заседает без перерывов на обед и отдых.
- Давай говорить на чистоту, Микелетто, я не люблю мять языки. Твое место занято и я не думаю, что этот парень тебе его запросто уступит. Почему я не должен доверять ему, а верить тебе?
Чезаре не нужно было упоминать о том, что слова - пыль, которую можно развеять, бумага, которую можно сжечь. Слова никогда ничего не доказывают, пусть и играют кое-какую роль иногда. Другое дело - поступки. Корелла отличился точно так же, как отличился и Руфио.
- Вы - небо и земля. Но, не поверишь, людям, порой, нужно и то, и другое - хозяин пошел вдоль, по балкону, посматривая под ноги, на узорные плиты, как в книгу, где пытался найти ответы. Но Борджиа ничего не искал. Все, что он хотел знать - он уже знает.
- Знаешь, что вас объединяет? - Борджиа было неимоверно приятно чувствовать тень за спиной, которая не набросится на него сворачивать шею при любом удобном моменте.
Чезаре хотел бы сентиментально спросить - а останется ли Корелла в минуты его слабости? Ведь теперь, когда в руках вся Италия - ему слабость будет не чужда, как не будет чужда жестокость и принципиальность. Но, как уже было сказано, Чезаре не спрашивал, потому что имел в кармане все ответы. Да, Корелла такой человек - он способен уйти в моменты триумфа своего господина, но не покинет его в минуты его поражений.
- Вы оба - меня предали.
Он выговорил это, словно сплюнул. Настроение Борджиа выбралось на первый план, сорвало оковы и перечеркнуло все, что было сказано и сделано до этого. Корелла принимал этот нож грудью, как и всегда.
И кто из них Христос?