Дом - это крепость. Дом - это весь мир. Нет ничего за пределами стен, а если и есть, то оно опасно. Дженнет знала об этом, но не боялась. Скорее, она испытывала острое чувство неприязни и брезгливо избегала всего, что проникало в дом извне. Но даже так, испытывая такое отвращение, она была терпима. Из всей ее семьи самым "человеческим" был ее внук, он же чаще всех бывал снаружи и приносил оттуда чужую пыль, чужой воздух, иногда даже запах чужих духов. Она старалась не прикасаться к внуку в эти моменты. Пускай им занимается Эдит... Дженнет не раз слышала, как негодует ее "дочь" каждый раз, когда мальчик возвращается со своих ночных прогулок. Она волнуется... нет, она просто одержима своим ребенком. Ее материнская любовь так сильна и так безумна, что на фоне нее Дженнет кажется самой спокойной жениной на земле, хотя это далеко не так...

Когда внук вернулся домой, она сидела в кресле-качалке на верхнем этаже, у окна, где проводила большую часть своего времени. Она спускалась лишь затем, чтобы забрать газету или принесенные молочником молоко и яйца, или чтобы короткой, вымученной и до одури неправдоподобной улыбкой поприветствовать домочадцев. Она вышивала. Обычно это были мрачноватые, серые рисунки гладью с редкими вкраплениями красного. Дженнет не любила вышивать, но ей было приятно, когда были заняты руки. Она почти не глядела на канву, пока вышивала, ее глаза были заняты разглядыванием серой улицы за окном. То ли в том были виноваты погодные условия в регионе, то ли атмосфера, которую принесло с собой странное семейство, но здесь всегда было сыро и холодно, а цвета - блеклыми, как на старой пленке. На лице Дженнет неизменно была скорбь - ее верная подруга с тех самых пор, как у нее забрали ее мальчика. Женщина изредка подносила руку к лицу, будто бы смахивая слезы, которых давно уже не осталось. Но шрамы на сердце никуда не делись, хотя потухшие глаза, скорбно глядящие из-за черной вуали, были сухи. Боль осталась, а воспоминания резали ее изнутри острыми осколками, побуждая делать страшные, непростительные вещи.

Сегодня ночью она забрала еще одного малыша, еще одну невинную душу. Он был так похож на ее мальчика. Те же глазки, те же щечки, даже прическа такая же. Она следила за ним уже несколько недель, постепенно подбираясь ближе. Стоя за его окном, она слышала, как он жалуется своей матери, что ему страшно, что кошмары преследуют его. И в эти моменты ее охватывал гнев. Как он может называть своей матерью чужую женщину? Почему она целует его на ночь, а не Дженнет? Как она смеет касаться его? И вот, наконец, она получила его. Маленький Чарли присоединился к ней, выпив баночку кондиционера для белья. Боль была недолгой. Дженнет сидела рядом и гладила малыша по голове, успокаивая, пока он не затих. Тонкие губки посинели, ручки и ножки перестали дергаться, а взгляд широко распахнутых глаз стал бессмысленным и отстраненным. Он затих навсегда, и его невинная душа отошла в лучшее место. Дженнет поняла, что вновь осталась одна. Он не остался с ней, не признал свою маму. Ушел...

Она плакала всю ночь, забившись в угол своей комнаты. Она спряталась в тень и давилась не сущестующими слезами, заламывая руки. Только загубив еще одного ребенка, она будто просыпалась. Она понимала, что наделала, и от этого все разрывалось внутри. В своем эгоистичном желании вернуть сына она забывала о том, что причиняла этим женщинам такую же боль, какую пережила сама. Нет, ей не было их жаль. Даже сейчас, через столько лет, она, осознавая, что творит, все равно не испытывала к ним жалости. Ее занимала лишь собственная утрата. Раны бередило лишь осознание, что таким способом сына не вернешь. И все равно, завидев на улице ребенка, она вновь и вновь поддавалась своей навязчивой идее. И так по кругу, без конца.

Негромкие голоса снизу заставили ее вынырнуть из своих раздумий. Дженнет повернула голову, пытаясь расслышать слова, но с такого расстояния это было невозможно. Пяльца выпали из ослабевших рук, женщина, не обратив на это внимания, поднялась и пошла вниз, мягко шелестя платьем. Оно тускло блестело, как будто шелк был совсем новым, юбки выглядели тяжелыми, почти неподъемными. Руки в кружевных перчатках Дженнет сложила вместе - по привычке, выражая скорбь, царящую в ее душе. Внизу разыгралась привычная сцена. Эдит буквально насела на встрепанного, грязного мальчишку, вся ее поза выражала гнев и беспокойство. Дженнет застыла у лестничного пролета, молча глядя на эту парочку. Внук снова, как и за год до этого, и в предыдущие года, ходил "судить". Для Дженнет это слово было пустым звуком, как и большинство из того, что говорил этот мальчик. Нет, она понимала, но слова не оставляли никакого отголоска в сознании. Как и все, живущие в этом доме, она шла лишь за собственными целями, за собственным проклятием.

Она беспристрастным взором оглядела  парнишку. Тот, кажется, был ранен. Дженнет почти бесшумно подошла к ним и, приподняв вуаль, улыбнулась ему. В конце концов, она была одной из инициаторов "усыновления" парня, а эта кривая улыбка ей самой многого стоила. Чем дольше на жила вместе со всеми ними, тем больше чувствовала, что начинает отвлекаться от своего горя. Ранее она не замечала ничего, кроме детей, а сейчас до ее сознания доходили и другие вещи - например, то, что за окном все еще может идти дождь, или что Багул тоже любит детей, а Садако и Саэки совсем не похожи на ее сына. Она уже и вспомнить не могла, когда в последний раз замечала хоть кого-то, кроме...

- Ты хочешь есть? - тихий голос был слышен только маленькому Лидеру.

Он был живым, хоть и таким же странным, как и все они. А, значит, он нуждался в еде.

Отредактировано Ros Myers (23-08-2013 04:26:31)

Как-то пасмурно сегодня. Тихо и пасмурно, солнца совсем не видно, а звуки, обычно слышные во всех нормальных домах_городах… Их просто нет. Где-то вдалеке шелестят листья, будто по ним нежно прошлись рукой. Интересно, это просто легкий северный ветерок или папочка пришел домой с новыми сестренками и братиками? А если так, то сколько их? Они так же любят фильмы, как и маленькое невзрачное существо, что прячется в одной из больших комнат этого дома, который так стараются обходить стороной? Как она, та, что постоянно ходит испачканная краской. Теперь никто ее за это не ругает, не кричит или ссорится друг с другом. Комок из самых разнообразных цветов, сливающихся в одно уродливое пятно, никогда не любил, если его ругали. Она ведь не заслуживала этого. Те родители, которых она сделала известными и, наверное, очень-очень счастливыми, не понимали этого, они были такими шумными, так любили ругаться, пока их не остановит что-то извне. Как же хорошо, что это наконец сделал мистер Буги.
Сейчас ей намного лучше. Намного лучше в тишине, зловещем спокойствии и с такой замечательной семьей. Такой прекрасной семьей, которая тоже не терпит громких звуков, которой, наверное, наплевать на рисунки, оставленные так долго сохнущей краской по всему дому. Интересно, ее начали замечать? Интересно, они заботятся о ней так же, как и о том взрослом живом человеке?

Эшли сидела на ее маленьких безжизненно-бледных коленках в «своей спальне», комнате, где обычно проводила все время, доставшееся ей в подарок от одного очень щедрого мистера. В тоненьких пальчиках была зажата кисть, чей кончик казался обмакнутым в алого цвета кровь, а на стене, в которую девочка чуть ли не упиралась своим серым носиком, красовались рисунки в виде непонятных существ и знаков. Если бы вы попробовали спросить у нее о смысле этих рисунков, то уверенный писклявый голос твердо бы заявил о том, что никогда вам не понять искусства, раз вы не видите в этом полянку и единорогов, жующих зеленую-зеленую травку.

Она пыталась не выглядывать в большое окно, выходящее прямо на улицу, старательно всматриваясь в каждый изгиб красной линии, оставленной на чуть пожелтевшей стене. Маленькая мисс Освальт знала, что на улице творятся страшные вещи. На фоне росы, блестящей от мягкого света луны и ярких звезд, велся «суд». Так говорил старший живой брат, который почему-то приходил в восторг от всего этого действа, происходящего в городе один раз в году. Девочка же ничто не думала по этому поводу. Возможно, это было несколько жестоко, это было некрасиво и очень-очень глупо, но разве ей судить поступки тех, кто отчего-то вожделеет побыстрее умереть (ведь эта игра является простым способом поскорее покинуть свое тело и отправиться куда-то туда, где Эшли, наверное, не место). У них наверняка есть причины это делать, просто она еще маленькая, она их не знает и сама никогда не догадается. И пока она не выросла, она имеет все права считать это глупостью, стараясь рисовать подальше от окна в этот злополучный день. Жаль, что теперь она вообще вряд ли вырастет.
Нехорошие звуки, которые точно бы испугали ее несколько лет назад, раздавались всю ночь. Она даже хотела уйти поглубже в дом. Или последовать примеру мамочки, которая, наверное, тоже не любила этот странный «суд». Но что-то останавливало миниатюрные ножки, приковывало к месту, заставляло слушать, наслаждаться всем тем, что происходило за пределами жилища. Интересно, ее когда-нибудь отпустят поиграть?
На стене появлялось все больше и больше мазков, соединенных между собой, переплетающихся, создающих невиданный узор из самых разных рисунков. Если бы только места было больше на этих полностью исписанных стенах, то она устроила бы галерею из таких картинок. Сейчас она рисует намного лучше, чем когда только пришла в этот дом, в эту семью.
В холодной комнате, где сидит маленький ребенок в испачканном красками платьице, было очень много портретов. Лиц, которые она видела постоянно, которые могли бы приесться, если бы не имели свойство исчезать, растворятся в стенах, после появляясь в самых неожиданных местах. На уже не белых обоях преобладали красные, черные и синие цвета. Ими Эшли могла изобразить все, что только хотела. Например, маленького темноволосого мальчика с отстраненным взглядом, который из азиата почему-то превратился в самого настоящего американца, но от этого не стал менее красивым. Или  рой непонятных насекомых, кружащихся над чьей-то черной головой, на которой совсем не было рта. Если бы кто-то, не подозревающий о семье, живущей на этом участке, посмел зайти в личную комнату Освальт, то это кто-то точно бы был в ужасе от увиденного. И не оттого, что девочка некрасиво рисует.
Она настолько тихая, что ее порой забывают. Так думает она, ведь теперь редко ей читают сказки перед сном. У нее и постели-то нет, она ведь занимала столько места, где можно было изобразить что-нибудь по-настоящему стоящее. А не какую-нибудь там кровать. А маленькое рыжеволосое создание вполне может обойтись и чужой. Или, в конце концов, диваном. Она все равно разучилась спать, теперь она может делать это только понарошку.
Но иногда Эшли становится грустно, даже рукам рисовать не хочется, отчего она начинает медленно бродить по дому, разыскивая остальных его обитателей, интересуясь, как они «поживают» и не хотели бы вместе поиграть. Этим утром, когда из-за горзонта уже почти-почти начало вставать солнце, она опять почувствовала, что малевать на стенах странных людей и лошадей ей немножко надоело, что пяточки просятся пройтись, иначе они пустят корни в паркет, и тогда Освальт станет неотъемлемой частью этого коттеджа. Но, если подумать, ведь так и есть?
Она никогда не шумела, спускаясь по длинной лестнице, она попросту не умела этого делать. Как тень, скользя по ступенькам, девочка прислушивалась ко всему, что творится вокруг. Чаще всего не было ничего, лишь что-то печально поскрипывало, напоминая о жителях этой обители странных явлений и вещей. Но она не обращала на это внимания, она понимала, что звуки ничего не значат. Чаще кто-то прячется в тишине, безмолвии и темноте, упиваясь чем-то, что гложет его вот уже долгие годы. Откуда ребенку такое знать? Но, если подумать, то дети не должны знать и того, как получше отрубить человеку голову пожарным топором. Несмотря на это, Эшли знала. Ее молчаливость и замкнутость служили ей средствами познания мира. Она всегда была на несколько шагов впереди своих сверстников, потому что не растрачивалась на общение с ними. Но ей ведь и не хотелось, ее друзьями всегда были не до конца засохшие изображения лошадей и людей. Они молчат и не осудят, даже если ты решишь сделать известными всех членов своей семьи. Бывшей, более живой семьи.
Она уже почти дошла до кладовки, в которой порой находились самые интересные вещи, как где-то сзади послышался шум. Что-то разбилось, а точнее кто-то что-то разбил. От неожиданности, пугливая по своей натуре, мисс Освальт нырнула в темноту под лестницей, сливаясь с ней. Там было очень удобно прятаться, а еще наблюдать за тем, что же творится вокруг. Девочка не очень хотела выходить, участвовать в том, что может произойти. Она предпочитает оставаться за кадром, вне всего этого представления.
И, из своего убежища заприметив разозленную фигуру мамочки, она подумала, что очень правильно поступила. Ведь она умеет злиться, очень-очень сильно злиться. Всегда было немного обидно, что ругаться Эдит умеет как будто только на живого брата. Но в такие моменты даже становилось немного жаль Лидера, на которого сваливается столько всего нехорошего. Он ведь не такой, как его семейка, он состоит из крови и плоти, из-за чего им дорожат больше. Его хотят уберечь. Эшли совсем не понимала к чему все это. Она искренне считала, что лучше бы ему тоже быть таким же, жить так же, не выделяться. Она бы даже обрадовалась, если бы его убили этой ночью. Но нет, он все такой же живой и неаккуратный.
Услышав слово «табак», девочка тихонько хихикнула. Но только так, чтобы ее никто не услышал (у нее никогда такого не получалось). Было весело, что братца отчитывают за все его маленькие грешки и проделки. А он ведь точно знал, что за курение ему попадет. Такое непослушание, наверное, выводило мамочку. Но вот апатичного ребенка, боящегося перечить словам взрослых, даже чем-то вдохновляло, заставляя вырисовывать в коридоре картины того, как она веселится, убегая далеко от дома.
А потом появилась Дженнет. Она всегда была хорошей, она не была настолько требовательной и, кажется, заботилась о своем внуке. В такие моменты семейных ссор Эшли тоже старалась появляться, вставая на сторону Лидера, обнимая его и ограждая от разгневанной Эдит, частенько чего-нибудь ломающей в порыве ярости. И девочка так бы сделала и сейчас, если бы не дом, начавший беспокоится из-за приближения кое-кого очень-очень страшного. Ну, для людей, не привыкших к Багулу, он был самим воплощением страха. Для обладательницы же рыжеволосой шевелюры он скорее был олицетворением новой жизни. Можно было сказать, что она любит его, и каждый раз ждет его возвращения, чтобы спросить о том, когда же они снимут новый фильм.
Перед ней, маленькой тенью, разыгрывалась настоящая семейная сцена. Ну, наверное. Она не очень хорошо, что это значит, но наблюдать уже не было сил. Кажется, папочка тоже был не в самом лучшем настроении (вот бы увидеть его в хорошем когда-нибудь). А это значило, что Эшли все-таки надо заступиться за братца. Так и недалеко до... Чего-нибудь неприятного.
- Буги! – с явной радостью в голосе произнесла она, выпрыгнув из тени прямо на ступеньку, где стоял «папа». Освальт все же думала, что остаться наблюдателем было бы разумнее, но ведь как же без нее Лидер, оставлять его с взрослыми наедине никак нельзя – Где ты был? Ты снимал новые фильмы?
Она прижалась к божеству, руками обхватив его ноги, потому что на большее не была способна. Этими объятиями она, конечно же, хотела показать свою любовь. Если можно было это так назвать. Ребенок ведь не мог знать о таких вещах, как «привязанность к создателю» и прочем. Она просто называла это словами, которые очень хорошо знала, да и звучали они так по-семейному, что в такой ситуации просто нельзя было ими не воспользоваться.

Коты гуляют сами по себе. Этому не может помешать никакая погода, ни война, ни бедствие, ни даже единственная ночь в году, когда людям разрешено убивать друг друга. Как у них все сложно. Люди - единственные во всем мире существа, которые делают что-то просто так, потому что могут это. Сильное оправдание, против него и сказать-то ничего нельзя. Именно поэтому они воюют друг с другом. Именно поэтому они обречены. Чувство вседозволенности - оно такое; раз попробовав, не можешь остановиться, чувствуешь себя богом.
Где-то там, по темным улицам города ходит Вежливый Лидер. В одной руке у него ружье, другой он ласково обнимает за талию светловолосую девушку в изначально белом, а теперь уже перемазанном в крови платье. Их лица скрывают маски, улыбающиеся так кровожадно. Они с таким воодушевлением скачут по улицам, кроша и убивая, "судят". Развлекаются, играя в богов.
Те, что боятся расправы, сидят дома, как и те, кому абсолютно нет до этого дела. Последних мало, но они есть. Например, котам все равно.

Коты тянутся к одиноким людям. Сами по натуре одиночки, они точно знают, кому нужно их тепло. Не смотря на гордую натуру, они всегда с теми, кому нужны. Они приходят к тем, кто не просит помощи, кто не плачет и не требует к себе внимания. К тем, кто всегда будет одиноким. Кот Джип прибился к своей странной семье недавно. А, может, и давно. Считать время было не в его духе. Более того, он искренне не понимал, зачем это делать. Тем не менее, ему нравилось, как болтается маятник на дедушкиных часах. Туда-сюда. Тик-так.
Джип вообще был игривым котом. Он любил следить за домочадцами, спрятавшись на шкафу и хватать за волосы лапой самых высоких. Весело было играть с младшими, гонять мачики и фантики им на потеху. Рыженькая, Эшли, очень смешно визжала и бегала за ним, когда он утаскивал ее кисти и мочалил их под кроватью. Он точил когти о школьную форму Лидера, за что его гоняли, но и это было забавно. Он бегал за развевающимися лоскутами одежды Мамы - у нее было имя, но Джип его не запомнил, потому что оно ему не понравилось. Кот любил прятаться под юбками вечно печальной Дженнет и играть с ними, а потом, когда надоест, залезать к ней на колени и тереться мордой о ее холодные тонкие руки.
А по ночам, когда дети спали, а взрослые занимались своими делами, кот оборачивался человеческим существом, не в меру волосатым и нечесанным, в застиранной рубашке и джинсах, стоптанных снизу. Он не слишком жаловал эту свою форму, но она была одной из причин, по которой котяру и приютили у себя. В конце концов, других котов, оборачивающихся людьми, Джип не знал.

Он как раз сидел на крыше их дома и сосредоточенно скреб ногтыми голову, когда заметил Лидера. Парень прощался со своей спутницей. Мало какая человеческая пара позволяла себе выглядеть так невинно, как они. Даже покрытые кровью, с оружием в руках, они были трогательны и приковывали взгляд. Но уж кого, а кота это мало волновало. Ему больше было интересно то, что произойдет, когда этот парнишка переступит порог дома. Обернувшись черной кошкотучей с приплюснутой мордой и огромными желтыми глазищами, Джип юркнул на чердак сквозь окошко и деловито потрусил вниз по лесенке, которая лениво поднялась наверх, стоило ему спрыгнуть с последней ступеньки. В этот момент на пол шумно грохнулась люстра. Джип подскочил чуть ли не до потолка, завизжав, как раненый поросенок. Хвост его распушился, а шерсть на спинке встала дыбом, отчего он еще больше стал походить на грозовую тучу с двумя горящими глазами. Недовольно тряхнув хвостом, кот пошел ко входной двери, где Мама уже третировала своего старшего сына. Мимо проплыла Дженнет, шелестя платьем, кот едва успел отскочить из-под ее ног. С приходом Лидера весь дом мгновенно пришел в движение. Сначала Мама и Дженнет, потом из дальних странствий возвратился мистер Буги, от которого так и веяло потусторонней силой. Даже его фигура, и без того громадная и устрашающая, казалась еще внушительнее. Джип не боялся его - к чему? Мистер Буги был опасен только для недобросовестных родителей, а коту чего бояться? Туча-кот наоборот, любил этого здоровяка. Вот и сейчас он подошел к отцу семейства и потерся о его ногу, всем своим видом выражая благосклонность. Только в этот миг к нему подбежала Эшли, и коту пришлось срочно ретироваться. В порядке компромисса он спрятался за худыми ногами Лидера и глазел оттуда на всех. Появилась и Садако, девочка, чьего лица за волосами не разглядишь.

Один момент только его возмутил. Из всех присутствующих никто не обратил внимание на его скромную персону. Джип сначала сощурил глаза, потом деликатно лапнул Лидера за ногу. Ноль внимания. Возмутившись еще больше, котяра поднялся на задние лапы и покогтил парню колено, за что был отправлен в недолгий полет и впечатался и без того плоским носом в стену. "Вот нелюди," - подумал Джип, поднимаясь во все свои почти два метра человеческого роста и обводя присутстующих сердитым и весьма уязвленным взглядом.

- Мяу типа, - пробасил он, повращав глазами и опершись на стенку.

Кстати, не мешало бы поесть. Любопытная небритая морда выглянула на кухню, где очень печальная Дженнет не менее печально гремела кастрюлями. Вот бабуля добрая, не то, что эти. Они и накормит, и почешет, и не посмотрит, что кот на двух ногах шастает. Сощурившись, будто кто-то мог ему помешать в этой затее, Джип по стеночке пополз к Дженнет, не сводя со столпотворения в прихожей хитрого взгляда.

- Мужайся, - одними губами сказал он, поймав взгляд Лидера, и сжал кулаки в поддерживающем жесте, после чего скривился в злорадной улыбке и ушмыгнул на кухню.

И так каждый год. Зато Дженнет в этот день готовит особенно вкусно.