Тьма поднималась с востока, по пятам преследуя уходящее Солнце, укрывая Новый Орлеан тишиной и пронизывающим холодом. Природа замерла, будто ожидая грозы, хотя небо уже сияло россыпью ледяных огней, не запыленное облаками. Ночь обещала быть свежей и спокойной, застывшей, предвосхищающей. Как будто бы знала, что на сегодняшние сумерки у Ребеки были особые планы.
Весь день она не находила себе места. Всё валилось из рук, разум сковала серая скука и какая-то предпаническая заторможенность. Она не знала, куда себя деть. Никлаус, услышав об очередном готовящемся заговоре то ли ведьм, то ли вампирского клана, поспешно покинул город, чтобы оторвать пару десятков голов на другом конце страны. Ребеке было всё равно. Равнодушие, неизвестно откуда появившееся несколько недель назад, постепенно проскользнуло своими тонкими мертвыми пальцами в самые отдаленные уголки настроений, заменяя любую эмоцию меланхоличностью и отстраненностью. Она, как и город сегодня, на время утихла, готовясь к...чему?
К этой ночи. К ночи, помеченной красным крестом в мысленном календаре. Она рисковала ради этого, она ждала, строила планы. Хотя то, что должно было случиться сегодня, не было чем-то уж очень из ряда вон выходящим. С высоты тысячелетия ночь не вошла бы даже в сотню важных моментов её жизни.
Но почему-то... почему-то каждый миг, проведенный с этим человеком, лезвием врезался в её память, чтобы потом быть сто раз прокрученным, пережеванным, пережитым.
И сейчас, растеряно стоя посреди пустыни-гостиной, блондинка заново проигрывала прошлое. Позволив вниманию стереть интерьер комнаты, превратив его в чистый лист, память выплеснула чернила, залив комнату сумеречным лесом. То чувство... она хорошо его помнила.

Чувство, с которым деревянные пули дают задний ход и выплевываются телом наружу, когда ткани зарастают. Ребека стоит в отблесках сгорающей машины, глядя на спасителя-незнакомца. Его фразы эхом разносятся в голове. Её слегка покачивает — неизвестно, сколько вербены вкололи чертовы охотники.
Майкл. Конечно, это люди Майкла. Папочка снова на охоте.
Она делает несколько неуверенных шагов. Перед глазами взрываются круги. Блондинка вглядывается в говорящего мужчину, ожидая увидеть знакомое лицо. Нет. Он знает её, но она не может ответить ему тем же. Но зато начинает понимать, что здесь происходит. «Клаус. Оборотень. Ну конечно».
- Мой брат — параноидальный садист-маразматик. Поэтому ты не пошел к нему сам. - Она приближается, чтобы увидеть его лицо. Чтобы навсегда запомнить. Он не похож на других. Псы любят служить. Служение для них — образ жизни. Но этот... Он полон пренебрежения и уверенности в себе. - У меня другой вопрос. Почему ты решил, что я буду тебе помогать? - Её улыбка вклинивается между ними, и машина взрывается, окрашивая зрачки оборотня в огненно-красный.

Вампирша безразлично роется в ящиках комода. В её движениях отсутствует суета. Сегодня вечер воспоминаний. Сожалений. Найдя бутылку, она легко пересекает комнату, чтобы затуманенным взглядом уставиться в зашторенные окна. «Некого больше ждать.».
Нож для колки льда жалит кристаллы замерзшей воды. Как всё изменилось теперь. Как она изменилась. Хрусталь стакана соприкасается с хрусталем льда и тут же заливается виски. Звук — нечто среднее между шуршанием и звоном. Она закрывает бутылку и ставит на стол, но не отходит, водя пальчиком по этикетке — точно такой же, как.

После громких разговоров и музыки бара свист ветра кажется песней. Они сбежали сюда. От толпы, от взглядов и лишних ушей.
Питер. Его зовут Питер Хейл.
Он — дружелюбная копия её брата.
Они оставили машину где-то внизу и взобрались на холм. Отсюда виден весь город, и это даже слишком романтично. Ребека не рассчитывала на такой эффект, когда вела его сюда.
- Да. Хорошо. Я сделаю это. - Место явно рассчитано на поцелуи и милые глупости, но в её голосе сквозит холодная твердость. Она в последний раз пьет из бутылки и выкидывает её в темноту, неотрывно глядя в глаза Хейла. По мере того, как она подходит к нему, интонации становятся ниже и практически превращаются в шепот, когда «расстояние между» сокращается до нескольких сантиметров. Ей нравится чувство тревоги, которое просыпается от такой близости. Ей нравится чувство опасности. Она скидывает куртку-кожанку, обнажая руки.
- Мне нужны твои укусы. - Протягивает запястье, насмешливо ухмыляясь. «Мне нужно, чтобы ты довел меня до полусмерти.»

Но он умер. Вернее, был убит. После знакомства и просьб Ребека первым делом отправила пару своих старых знакомых в родной город Питера. Но и после этого знала о нём недостаточно, хотя и больше, чем думал он. С течением времени её интерес рос и рос. Она следила за его местью, следила чуть ли не фанатично. Приятно было узнать, что не только в Мистик Фоллс бывают войны. Приятно было пожить чужой жизнью.
Ей начинало казаться, что у них много общего.
Но потом его убили. И все их планы полетели к чертям.

Звонок в дверь нарушил молчание. Девушка недовольно поморщилась, ругая незваного гостя за такое бесцеремонное вмешательство в собственные мысли в столь поздний час.
Дверь скрипнула, распахнувшись.
Вздох.
Захоронен, погребен, забыт. Он не может быть здесь. Не может появляться в след за её памятью. Питер? Как ты здесь...
Хрусталь и лед впиваются в ладонь, прижигая тут же заживающие порезы алкоголем. Стакан лопается в руке и градом сыплется на паркет, взрывая безмолвие чечеткой осколков. Ребека делает несколько шагов назад, как будто хочет осмотреть Питера целиком. Она хмурится и пытается разобраться в своих ощущениях. Но это слишком сложно.
- Ясно. - Чувствует, как привычное безразличие будто кто-то срезает ножом, оставляя вампиршу без панциря. Оставляя оголенные нервы. Как будто её обманули. - Я рисковала ради тебя. Я и сейчас рискую. Особенно сейчас. - Гнев приятным теплом разливается по телу. Майклсон отходит ещё дальше, приглашая гостя войти. Она не может понять своего настроения. - А ты просто бросил меня. Как будто бы всё, что я сделала, было зря. - Вампирша чувствовала, что медленно начинает выходить из себя. Какие смешные обвинения. - Позволил себя убить. - Ребека не знала, почему так разозлилась. Да и знать не хотела. - И? Ты снова пришел? За помощью? За услугой, которая может стоить мне жизни? - Гнев обрел четкую форму, вселившись холодной решительностью. Глубоко вдохнув, девушка повернулась к Хейлу и, как можно тише, произнесла: - Назови хоть одну причину, не позволяющую мне убить тебя прямо сейчас.

Отредактировано Rebekah Mikaelson (16-08-2013 02:39:48)

Секундные паузы между репликами растягиваются для Ребеки в часовые давящие блоки тишины. Как сигнал об остановке сердца, как предрассветное ожидание — каждое слово Питера тяжелыми каплями шипит о раскаленные угли её настроений. Она ловит себя на том, что не дышит. На том, что в горле пересохло и давно уже мертвое нечто панически разбивается внутри грудной клетки.
Даже умерев он сохранил чувство юмора.
Выражение крайнего недовольства плотно прирастает к лицу девушки, но она делает шаг назад (снова, как будто первого недостаточно), и ещё один, и ещё, отступая в дом, заманивая незваного гостя к себе в логово. Она не знает ещё, во что выльется её гнев, и выльется ли во что-то вообще. Она не знает также, почему в десятый, сотый, тысячный раз позволяет очередному предателю спокойно подступать к ней. Грабли не изменились, и она с радостью пляшет на них тысячелетиями, позволяя Питерам, Клаусам, Стефанам и далее по списку рассчитывать на её благосклонность. Почему бы не вырвать его сердце, не отдать брату, не захлопнуть дверь? Почему всегда нужно идти до последнего, верить до конца, пока кол\кинжал\любая другая ловушка не рассеет иллюзии? Обязательно быть такой дурой снова и снова?
Она закатывает глаза, отражая гостя в своих жестах. Чертов Питер Хейл. Чертов оборотень. Её раздражает то, что он так тактичен. Её раздражает то, что он признает себя виноватым и ведет себя с ней аккуратно. Как со взрывоопасным ребенком. Но больше всего её бесит тот факт, что даже только из-за одного его полувиноватого, полувежливого вида она готова всё простить.
- Мой дом — твой дом. Оставь газету... где-нибудь.

Она смотрит в его глаза и проклинает себя. Проклинает в сотый раз, напоминая, что так уже было, что всегда кончается одним и тем же, что пора научиться держать в узде свои чувства. Она ненавидит себя за то, что уже готовится к предательству, и, что более важно, к его прощению. Она смотрит в его глаза и жалеет об их встрече, жалеет, что послушала, жалеет, что дала слабину, жалеет, жалеет, жалеет.
Её вдруг появившаяся страсть к «обычной жизни» исчезает без следа. Человеческое меркнет рядом с Питером. Она смотрит в его глаза и понимает, что он — самая большая неприятность в её жизни.
Но она просто убеждена, что должна помочь ему. Уверенность в этом затопила её целиком, схоронив страхи, упущенные выгоды, риски.  Часами рассказывает ему о том, что знает, о том, что видела. Уверяет себя и его, что всё пройдет как надо, что всё получится. Думает только об этом, постоянно. Она почему-то чувствует, что это очень, очень важно — сделать так, как он хочет. Ей кажется, что он обязан присутствовать в её жизни и дальше, не важно в какой роли. Это дико, странно и нелогично, но в его присутствии она чувствует себя защищенной.

- Знаешь что? Не хочу ничего слышать. Как ты воскрес, почему именно сейчас, что случилось с теми, кто тебя убил — мне всё равно. Но если ты всё ещё намерен сделать то, о чем мы говорили, то давай просто сделаем это. И ты уберешься из моего дома. - Краска ударила в лицо, и Ребека отвернулась к камину. Они стоят в гостиной, которая, кажется, вот-вот покроется инеем. От обиды хочется кричать, хочется заплакать, хочется, как всегда, разорвать Питера на части. Ребека смотрит в одну точку, нахмурившись, спиной к Хейлу, и борется с приступами воспоминаний. Она не разрешает себе ждать того, чтобы он подошел, ждать от него человечности. Убеждает себя, что нужно все-таки выставить его за дверь. Заглушает радостные вопли частички сознания, которая, вроде как, радуется возможности снова слышать его сердцебиение.

Кровь стекает по подбородку, стекает по щекам, ладоням. Девочка лет 16ти падает к ногам, бездыханная, невинная, обескровленная. Ребека тяжело дышит — так всегда бывает после того, как выгрызешь чью-нибудь шею.
- Впечатляет? - Не пытаясь стереть алое с лица, дьявольски улыбаясь, она подходит к Хейлу, перешагивая труп. Глаза её по-прежнему - пелена черного, щеки покрыты венами-трещинами.
- Вы превращаетесь в убийц по полнолуниям, верно? - Она облизывает губы, на секунду прерывая хриплое дыханье. - Наша жажда крови не засыпает ни на секунду. - Хочет сказать что-то ещё, но не может: то ли потому, что желает его отпугнуть своим видом, то ли оттого, что, наоборот, не хочет его отталкивать. Лишь проверить, выдержит ли, сможет ли без отвращения смотреть на всё это. 

- И, кстати, я с удовольствием убью тебя собственноручно.