За окном льёт потрясающе сильный дождь. Абсолютная стена из воды, подгоняемая порывистым ветром, из-за чего на стёклах всё изошло слезливыми разводами. Невозможно разобрать, что творится в нескольких метрах за всей этой пеленой, лишь силуэты высоких деревьев неистово изгибаются под потоками воздуха, гнутся и шелестят листьями, некоторые из которых отрываются от сучьев и уносятся прочь. За всей этой стихией видны всполохи молний, а небо покрыто тяжёлыми тучами, слой за слоем нарастающих друг на друга, от чего ливень становится всё сильней и сильней. Вдали недавно светило солнце, но его отблески погасли после очередного порыва, натащившего тучу на него. От каждого громового удара дрожат стёкла и пол под ногами. Интересно, чьё воспоминание настолько сильно, что забралось в наше с Гилбертом Чистилище?
Он сидит напротив прямо на полу. Поджал ноги, за ухом торчит сигарета, на шее неизменные наушники старого образца, где-то за поясом заткнут такой же древний плеер. Кажется, что даже после смерти людям абсолютно не свойственно меняться. Смотрит на этот ливень вместе со мной и молчит. Редко, когда Гилберт умел по-настоящему молчать, а не рассказывать свои потусторонние небылицы лишь бы повергнуть собеседника в зелёную тоску. Я сейчас ему признателен, как никогда. Нет, пусть треплется, когда ему вздумается, иногда это бывает по-своему забавно, но сейчас мне явно было не до того, в каком году вышел дебютный альбом «Сьюзи и баньши». Очередной порыв ветра пронёсся из приоткрытого окна, но я его не почувствовал, как бы ни старался. Очень хотелось встать, подойти вплотную и высунуть руки на улицу, чтобы набрать полные пригоршни дождевой воды, а потом окатить себя ею. Только я знал, что ничего из этого не выйдет. После смерти всё, как во сне. Ты можешь придумывать обстановку вокруг себя или же залезать в чужую, но все чувства и ощущения останутся очень далеко. Вне досягаемости.
- Интересно, как там сейчас Энни.
Я повернулся к Гилберту и пару раз моргнул, пытаясь показать своим видом, что явно не ожидал такого высказывания в данной обстановке. Признаться честно, меня самого нередко терзали такие вопросы. Хотя, они наверняка не дают покоя всем, кто умер и оказался вдали от любимых. Интересно, как они там сейчас. Что чувствуют, как живут. Скучают ли по нам, думают ли о нас, или их вылечило время и заботы насущные захлестнули с головой до такой степени, что мысли об умерших друзьях приходят лишь в череде бессонных ночей на рубеже сумерек и рассвета, когда все давным-давно заснули, а ты не можешь.
- Я не знаю, - пожимая плечами, отзываюсь я, стараясь при этом не встречаться с влюбленным в Энни парнем глазами. Забавно то, что мы оба сидим здесь и бездумно смотрим на дождь, хотя наши мысли совершенно к нему не относятся. Сейчас Гилберт потянется за сигаретой и машинально её закурит, зная, что та будет возвращаться к нему вновь и вновь. А я снова замкнусь в себе наедине со своими воспоминаниями о  том, что осталось позади. Странно, что когда реальность и сон меняются местами, тебе почему-то упрямо хочется вернуться туда, где ты по-прежнему будешь чувствовать что-то неприятное. Что-то, от чего ты всегда убегал в мир грёз. Тебе вновь захочется пораниться об острый край, задохнуться от нехватки воздуха, разбить коленки при падении, встретиться лбом с дверным косяком. Когда ты натыкаешься на какую-то преграду, ты хочешь её преодолеть, но реальность и жесткость выросшей между тобой и недосягаемой до поры целью говорит о реальности происходящего. О том, что ты до сих пор живой. А вот я теперь могу просачиваться сквозь стены и это совсем не круто.
Гилберт сдержанно покашливает, чтобы вновь привлечь моё задумчивое внимание, а я ёжусь, как от холода, но упрямо игнорирую его. Он напомнил мне об Энни, и теперь моё настроение будет бесконечно испорчено до той поры, пока моим вниманием не завладеет что-то или кто-то куда более интересный. Ветер за окном постепенно стихает, но дождь даже не думает переставать. Всё льёт и льёт, образуя на асфальте приличные лужи, а на сырой земле даже какое-то подобие крошечных болот.
- Ты никогда не пробовал выбраться за границы того, что захватывает твоё зрение?
Я оборачиваюсь на голос Гилберта. Он говорит так, словно проверяет меня на «слабо». Наверняка он уже изучил Чистилище вдоль и поперёк, а я просто на правах новоприбывшего просто жмусь к кому-нибудь, лишь бы не потеряться здесь и не остаться в одиночестве. Порой одиночество хуже смерти, но в моём случае это на все сто процентов так. Тогда, когда Джордж воткнул мне кол в грудь, я улыбался ему из последних сил, надеясь лишь на то, что он не исчезнет так быстро. Что я буду видеть его заплаканное лицо вечно, потому что… потому что так надо. Но свет погас так неожиданно, что я сам не понял, что со мной произошло. И вот, я оказался здесь. Меня никто не встретил тогда, и я начал в немом страхе метаться от двери к двери, дёргать ручки, бить кулаками в стены. От ужаса я не мог даже закричать или позвать на помощь. В тот миг мне показалось, что весь остаток своего бессмертного поныне существования проведу в липком ледяном одиночестве, бесконечным, как ночной кошмар, который не пройдёт, даже если наступит рассвет. Здесь солнце светит только тем, кто хочет его видеть. А я хотел лишь одного. Встретить хоть кого-нибудь. И так уж вышло, что именно Гилберт нашёл меня.
А теперь он стоит и смотрит на меня с нескрываемым вызовом в глазах. Наверняка сейчас расскажет или сделает что-нибудь эдакое.
- Ну, так что?
- Что? – я непонимающе повторяю конец его вопроса и отлипаю от созерцания ливня. Вот почему он вечно тянет кота за хвост и ничего не говорит напрямую?
- Ты летал во сне, Митчелл? А, может быть, падал вниз с неизвестной высоты, но оказывался невредимым?
Я еле сдерживаю смех. В конце концов, всё оказалось куда безобиднее, я-то уже приготовился к очередной готической проповеди, но Гилберт снова превзошёл себя самого. Важно прошёлся мимо меня, с тихим лязгом распахнул пошире окно, вспрыгнул на подоконник и, прежде чем я успел что-то предпринять, соскочил вниз. Моё сердце мгновенно ухнуло на уровень пяток, даже несмотря на то, что давным-давно остановилось. Этот отголосок прошлых чувств сначала продержал меня в оцепенении, а затем с силой дёрнул к распахнутому окну и заставил высунуться из него. Воображение уже успело нарисовать распластанное по земле переломанное тело Гилберта, но увиденное оказалось куда приятнее. Вот он, стоит себе, деловито отряхивая штанины, и машет рукой, чтобы я спускался вслед за ним.
Наверное, я до сих пор не привык к тому, что уже умер, поэтому мне страшно учинять с собой подобные безумства. Прыгать с третьего этажа прямиком на ветви деревьев, чтобы те переломали тебе кости? Любое разумное существо бы отказалось от такой затеи. Но раз Гилберт был цел и невредим, то почему  со мной должно случиться что-то из ряда вон?
- Если я сдохну в третий раз, чувак, я из тебя сделаю отбивную, честное слово! И мне плевать на то, что ты уже тоже мёртвый, - я уже стоял на подоконнике, мысленно кляня себя за всё на свете. Если я разобьюсь в лепёшку, то это будет на совести Гилберта. Ни больше, ни меньше.
Шаг и порывистый ветер тут же подхватывает то, что некогда было моим телом. Я даже не успеваю заметить, как оказываюсь на земле рядом с зачинщиком этой авантюры. Кажется, ему смешно, а я вот чуть заново не умер. А ещё дождь оказался действительно настоящим, и я вымокаю насквозь за считанные секунды. Гилберт тоже становится похожим на мокрую мышь, откидывает бычок ставшей бесполезной сигареты, засовывает руки в карманы и ступает на асфальт с явным намерением побродить под дождём. Я не знаю, хочется ли мне этого, но упускать из виду своего единственного собеседника я явно не намерен.
Воспоминание о непогоде явно принадлежит кому-то из Барри; знакомые улочки заставляют вполне оправдано грустить и щуриться на череду домов, а на душе становится точно так же промозгло, как и на улице. Вода течёт мне по шее и пробирается под воротник рубашки, но я не чувствую холода или дискомфорта, хотя должен был. Гилберт идёт молча. Что вообще у него на уме? Я следую за ним шаг в шаг и тоже не произношу ни слова. Он словно что-то знает и ведёт меня куда-то, где я должен сейчас быть. А мне остаётся лишь тенью влачиться сзади, как-то по привычке перешагивая лужи и поглядывая на случайных прохожих, которые, кажется, не видят нас. Я не знаю, где мы. Может быть то окно было дверью в земную реальность и сейчас Гилберт тащит меня в гости к Энни? От такой мысли мне снова становится паршиво, я прячу руки по карманам и ссутуливаю спину.
День резко сменяется ночью, будто кто-то выключил на небе лампочку. Здесь всегда так, невозможно отследить течение времени, происходящее в стенах Чистилища. Всё зависит от разума населяющих его душ, кто-то мечтает о вечном дне, а кто-то о вечной ночи. Кому-то хочется раз за разом повторять самое яркое и лучшее воспоминание о своей смертной жизни. А я просто не хочу оставаться один.
- Тебе лучше увидеть это своими глазами.
Гилберт легонько подталкивает меня в спину, и я оказываюсь в совершенно незнакомом мне месте в полном одиночестве. Тусклое синеватое освещение, лязганье железа, чьи-то рваные крики и хрип. Звуки чьей-то схватки. Я оборачиваюсь в надежде увидеть своего проводника, но позади меня лишь глухая стена. Остаётся идти лишь вперёд, на тот самый звук, и теперь всё внутри меня лишь подначивает к тому, чтобы успеть на помощь кому-то, кто находится со мной в одном помещении. Ноги вяло слушаются моих мысленных приказов к движению, словно не хотят, чтобы я показывался кому-то на глаза, но моё упрямство превыше всего.
Шаг за шагом, комната за комнатой, я ухожу в какой-то подвал, где всё по-прежнему подсвечено мертвенным рассеянным ореолом. Подняв глаза к потолку, я не обнаруживаю ничего, там просто тёмная пропасть, словно человек, в чьём сознании я сейчас путешествую, ни разу не поглядывал наверх. Пути назад снова нет, стена идёт за мной по пятам, а я в свою очередь шагаю навстречу неизвестности. Каждое новое движение сродни перемещению в кандалах, я словно скован по рукам и ногам, но мне надо идти, и я это знаю. Путь против ветра, против воли, против системы. Мне кажется, что я преодолеваю непреодолимое, нарушаю какой-то страшный закон природы, и мне за это непременно воздастся. Впрочем, я оказываюсь прав.
Я вижу Энни. Тома. У оборотня на руках дочурка Джорджа. Самого его нет в поле моего зрения, но я слышу его голос. Энни вскрикивает и бросается куда-то в сторону. А я стою на пороге, не в силах больше двигаться и сделать хоть один шаг, чтобы кинуться за нею вслед. Внутри всё начинает клокотать от злости на собственную слабость и все эти чёртовы преграды, и я снова порываюсь перешагнуть злосчастный порог. Мне нужно быть с ними сейчас, я чувствую, я знаю. С Джорджем случилась какая-то беда, поэтому я должен быть с ним рядом. Том двигается с места и уходит туда же, куда поспешила Энни, а я не вижу того, что происходит, потому что, чёрт побери, я слабак, который разучился ходить!
- Ну уж нет, - скрип собственных зубов отдаётся похоронным звоном в затылке, и я, ухватившись руками за своё бедро, с силой переставляю онемевшую ногу через порог. Вслед за ней и другую. Всё тело пронзает запредельная боль, словно через все имеющиеся во мне нервы пустили ток. Меня раздирает изнутри осознание собственной беспомощности, но это только заставляет злиться на себя ещё больше и двигаться ещё дальше. С тихим шарканьем я переставляю свои ноги, сокращая расстояние между собой и ребятами, ужасно боясь опоздать. Они о чём-то говорят, но я не слышу. Мне в уши словно набили ваты, поэтому каждый звук принадлежит только мне. Очень хочется закричать, чтобы привлечь внимание, но осознание того, что на крик уйдут последние силы, не даёт мне сделать этого. Чьи-то невидимые руки тащат меня назад, но я сопротивляюсь и не поддаюсь им. Мне осталось совсем немного, ещё пара шагов и я смогу дотронуться до плеча Тома…
Я увидел их. Увидел, что Джордж, весь бледный, как сама смерть, лежит на коленях у Энни, а та плачет, не в силах сдерживаться перед лицом такого горя. У неё не дрожат руки, зато мой друг весь трясётся, как в лихорадке. У него на лице запеклась чья-то кровь, но мне не составило труда предположить, что она была его собственная. Глаза метались от предмета к предмету, пытаясь сфокусироваться то на Энни, то на Томе, то на собственной дочери. Джордж что-то сказал, глядя на свою малышку и силясь указать на ту пальцем. Если я верно прочёл по губам, то это было имя. «Ева». Он назвал свою дочь Евой. А потом он закрыл глаза. Просто вот так сдался, отверг свою жизнь и отправился в свободный полёт. И я понял, что Джордж мёртв. Ох, как же я хотел, чтобы в тот момент я ошибся…
Невидимые руки отпустили меня, и я вновь обрёл возможность свободно двигаться. Звуки вернулись на свои места, давая место приглушённым всхлипам Энни и сдержанным вздохам Тома. Я чувствовал, как им обоим тяжело. Как тяжело маленькой Еве, которая обрела своё имя только на пороге смерти собственного отца. Она, конечно, не понимала всей трагедии, но за неё это делал я. Мне больше не было страшно, потому что самое ужасное осталось позади. Я лишь опустился на колени подле заплаканной Энни и бездыханным телом Джорджа и крепко обнял их обоих, прекрасно понимая, что ни она, ни он меня не почувствуют. Меня не было с ними, я был невидим, неслышим, нереален. Но всё-таки этот эгоистичный порыв невозможно было сдержать. Это просто было выше моих сил, которых давным-давно не осталось для того, чтобы сопротивляться. Энни слегка пошевелилась под моими руками, но я упрямо стиснул объятия сильнее, не желая её выпускать. Мне плевать на то, что она не чувствует меня. Она обязана сейчас быть здесь и держать Джорджа. Она должна это сделать.
А потом всё исчезло, и я обнаружил себя, стискивающего пустоту, подле Гилберта. Я почувствовал спиной его взгляд и слегка содрогнулся при мысли о том, что он видит меня таким. Хотя, какая теперь разница?
- Его никто не встретит здесь, как и меня, да? – я уже поднялся на ноги и затравленно огляделся вокруг, словно боялся, что сейчас на меня нападут, чтобы проучить за самовольство. В поле моего зрения попало бристольское кладбище, где была похоронена Энни, она сама меня туда сводила один раз, чтобы показать свою могилу. Выходит, не одного меня. Гилберт тоже знал это место. А ещё не торопился с ответом.
- Ну, так что? – прости, приятель, мне пришлось тебя передразнить. Если уж и Джорджу уготовлена та же судьба, что и мне, я пойду наперекор и выхвачу его в том самом коридоре, где я неоднократно плутал.
- Ты можешь лично устроить ему эту встречу, но на то могут уйти годы.
Мне снова стало страшно. Годы?.. Джордж годами будет плутать в неизвестности, а я в это время спокойно почивать на лаврах и целенаправленно плевать в потолок?
- Нет.
Я резко развернулся, от чего-то злясь на ни в чём не повинного Гилберта, и зашагал прочь с кладбища. Сейчас главное было сосредоточиться на том, чтобы найти Джорджа. Не дать сознанию улететь куда-то в сторону и рассеиваться на отвлекающие элементы. Все воспоминания и чувства должны быть связаны с ним. Я помню, это говорила мне Лиа, когда водила по коридорам в поисках Энни. Странно, что раньше я про это не вспомнил.
За воротами должна была быть оживлённая улица, но за ней оказался до боли знакомое место. Или же? Серые больничные стены куда-то пропали, вместо них всюду были поклеены нелепые цветочные обои, словно я попал в чью-то детскую.
- Джордж?..
Извините, а что на моём месте бы вам пришло в голову? В последнее время он был одержим собственным ребёнком, и я это знал, поэтому и предположил, что коридор, где я оказался, принадлежит его разуму. Я прислушался к царящей здесь тишине, даже закрыл глаза и снова попытался как можно чётче нарисовать в сознании образ Джорджа. Нет, не того, что я видел мгновения назад. Другого, который всегда был со мной. Нелепое ушастое лицо, короткая стрижка, неизменные квадратные очки на носу, клетчатая рубаха, широкие джинсы. На ногах белые кроссовки. Весь такой складный, непомятый, чистенький, ухоженный. Вот это был тот Джордж, какого я бы хотел увидеть. А что вообще зависит от моего желания?
- Эй, Джордж. Это я, Митчелл. Ты слышишь меня, эй!..
Звук тонет в эхе, отражающемся от стен, дребезжит и опадает на землю, словно листья по осени. Нет, он не слышит меня, но я чувствую, что он где-то тут. Отчего-то все мысли о том, что на земле осталась одинокая Энни, куда-то пропали, оставив меня наедине с коридором в цветочек и сотнями дверей, за каждой из которых может прятаться Джордж. Наверное, это неправильно. Наверное, я думаю не о том. Поступаю не так. Подло и малодушно. Но сейчас я не хочу предаваться самобичеванию, потому что гарантированно потеряю драгоценное время.
С какой же начать? Они все такие разные, словно прячут за собой не просто комнаты, а тысячи возможностей, которые только можно извлечь из чьих-то воспоминаний. Одна похожа на дверь от больничной палаты, другая на вход в спальню, третья на гостиничную, четвёртая вообще рассохшаяся и напоминает дверь в какой-то сарай. Мне хочется пройти этот коридор вдоль и поперёк, чтобы отыскать дверь в комнату Джорджа. Ту самую, что была в доме в Бристоле. Почему-то мне кажется, что он сидит именно там, с ногами забравшись на кровать и обнимая подушку.
- Даже не думай.
Я оборачиваюсь на мужской голос и мгновенно цепенею. Сэт? Какого грёбанного чёрта он-то здесь шляется?! Руки машинально сжимаются в кулаки, а я еле сдерживаю себя от того, чтобы не оскалиться на него по-звериному. Что он забыл в голове у Джорджа вообще? Мне ужасно хочется поприветствовать ненавистного соклановца кулаком в лицо, но тот вскидывает руку и назидательно грозит мне указательным пальцем.
- После смерти нам уж точно нечего делить, Митчелл, - улыбается, всё так же манерно растягивая своё поганое лицо в неправдоподобной гримасе, не моргая смотрит на меня,  и я начинаю ещё сильнее злиться. – Но если ты всё ещё хочешь найти своего обожаемого пёсика, то тебе для начала сюда.
Сэт кивает на больничную дверь, а я всё сильнее хмурюсь, ожидая подвоха.
- Это наше с тобой воспоминание, Митчелл. Твоя собачка там тоже замешана.
Я не выдерживаю и кидаюсь на бывшего вампира, хватая того за грудки и с силой припечатывая к той самой двери спиной. Сколько всего омерзительного мне хочется сказать ему. Как же хочется разукрасить его лицо кровоподтёками. Но это ли будет правильно?
- С чего я должен верить тебе? – я стараюсь говорить как можно выдержаннее, но видно, что Сэт добился своего и разозлил меня не на шутку. Ему смешно, он смеётся и пытается нащупать ручку двери, что ему удаётся. Она распахивается, и я по инерции выпускаю ворот рубахи Сэта, от чего тот падает на кафель и тихо выругивается. Мне же кажется, что я снова делаю что-то не так. Я не хочу доверять тому, кто всю жизнь только и делал, что завидовал мне и ставил палки в колёса, но особого выбора у меня нет. Поэтому шаг, сделанный навстречу неизвестности, уже заранее кажется мне роковым.
- Хотя бы с того, что я видел твоего Джорджа за пару минут до того, как он скрылся за этой дверью с одной небезызвестной для тебя девушкой, - Сэт деловито поправляет галстук и одёргивает полы своего лёгкого пальто. Затем не менее тщательно разглаживает манжеты, проводит рукой по коротким волосам и не без иронии во взгляде смотрит мне куда-то за плечо. – Кого только не встретишь в чьей-то голове.
Я оборачиваюсь в надежде увидеть Джози или Нину, потому что воспоминания, связанные с больницей, рисуют только их образы, но позади я вижу самого себя со шваброй в руке. Мне становится почему-то смешно, и Сэт разделяет моё веселье. Видимо, для него не впервые сталкиваться с призрачными двойниками, но вот я – другое дело. Будет забавно толкнуть самого себя в спину или подёргать за волосы. Но это в другой раз, сейчас у меня иная цель.
- Вряд ли ты помнишь тот день, но я его твёрдо держу в памяти, - Сэт потянул меня за рукав, а я в свою очередь брезгливо дёрнулся, как можно строже глядя на него. – Тогда ты решил погнать меня из больницы, а Херрик обозвал меня придурком. Очень мило.
Мне с трудом удалось подавить в себе рвущуюся наружу улыбку. Это он-то думает, что я забыл, какое небо в алмазах ему показал около трёх лет назад на своём рабочем месте? Наивный. Впрочем, то было не важно. Сэт был настроен решительно, и мне ничего не оставалось, как довериться ему впервые в жизни. Будь я до сих пор смертным, ни за что бы это не сделал.
- Веди, - я как можно непринуждённее пожал плечами и сделал шаг вперёд по больничному коридору, на что мне в ответ прилетело отрицательное цоканье языком.
- Не так просят о помощи старых друзей, Митчелл.
Он ещё и выпендриваться пытается. Ну-ну. Неприязнь к Сэту, которая, казалось, отошла на второй план, постепенно начинает нарастать с удвоенной силой, но тот опережает события и берёт на себя обязанности поводыря, уцепив за собой багаж в моём лице. Мы молча идём по знакомым коридорам, пропуская мимо себя пациентов и медперсонал. Мне начинает казаться, что я снова жив, когда ловлю на себе чьи-то взгляды, но то оказывается лишь блажью. На самом деле ничего не происходит, я по-прежнему бесплотный дух, шастающий в чьём-то сознании.
- Это здесь. И не забудь сказать мне спасибо, Митчелл.
Я поднимаю глаза и вижу табличку с надписью «лаборантская». Интересно, что вообще Джордж мог забыть в этом месте? Приходится обернуться на Сэта и непонимающе оглядеть его с головы до ног за каким-то непонятным даже мне рожном. Он серьёзен, даже смотрит теперь как-то иначе. Указывает взглядом на ручку, мол, берись, не пожалеешь. Мне остаётся лишь собрать волю в кулак и опустить ладонь на хромированную круглую поверхность рычага.
- Спасибо, Сэт.
Он хохочет.
- Мне пришлось умереть, чтобы услышать слова благодарности из уст Джона Митчелла!..
Дверь с негромким хлопком затворяется, оставляя веселящегося вампира за собой. Как раз вовремя. Несмотря на то, что он был неправдоподобно великодушен, я бы с удовольствием приложил свои кулаки о его хамоватое лицо. Внутри того помещения, где я оказался, было просторно и тихо, в воздухе рассеяно пахло хлоркой и медикаментами, а ещё там не было ни души, только длинные стеллажи с химикатами и анализами, гудящие приборы и телевизор. Точь-в-точь такой, как был у нас в бристольском доме. И тут меня мгновенно осенило. Ну, конечно! Энни связалась с нами с того света при помощи телевизора, и если я сейчас смогу найти верную волну, то увижу Джорджа и позову его сюда!
- Давай, миленький… - я начинаю вручную крутить настройку, постоянно попадая не туда, куда надо. Тысячи незнакомых лиц и случайных прохожих, они все смотрят на меня, не понимая, что мне от них надо. Я виновато улыбаюсь и переключаю каналы. Где-то тут спрятался Джордж от меня. Главное сейчас не погорячиться и не упустить его волну.
Сквозь белый шум и редкие отклики предыдущих каналов я могу разглядеть до боли знакомую ушастую фигуру, подле которой суетится кудрявая девчонка, чуть ли не прыгая и не дёргая оборотня за собой. Джордж и Дэйзи. Кажется, что они сейчас вот-вот уйдут и я снова потеряю из вида своего старого любимого друга. Стоп. Дэйзи?
- Я не знал, что ты умерла… - слова сами собой сорвались с губ, щедро приправившись скорбью и горечью. Но ей, наверное, лучше здесь, чем на земле. Здесь есть Иван. Она-то точно его разыскала.
Дэйзи делает жест, призывающий сосредоточиться и замолчать, оглядывается словно в поисках чего-то, а меня в свою очередь прорывает. Всё это кажется чем-то запредельным, но я изо всех сил кричу в динамик телевизора в надежде привлечь их внимание к себе. Что-то горячее и мокрое пролегает по моим щекам, и я ловлю себя на мысли о том, что беспомощно бьюсь в истерике здесь, перед экраном старого «Шарпа». Но плевать. На всё плевать, абсолютно.
- Эй, Джордж, смотри какие люди!
Она заметила меня. Я улыбаюсь, как дурак, во все глаза глядя на рыжую вертихвостку и порываюсь обнять телевизор. Как же я рад её видеть и слышать, кто бы только знал! Говорить уже не получается, остаётся только глотать слёзы и зубоскалить, но единственное, что я могу выжать из себя, чтобы подтвердить свою реальность, похоже на полузадушенный хрип, после чего рыдания снова берут верх над моей выдержкой.
- Это я, Джордж. Не забыл своего Митчелла, а?
Теперь я хотя бы вижу его и знаю, что он меня слышит. Теперь я хотя бы знаю, что мы обязательно найдёмся здесь.

Отредактировано John Mitchell (06-08-2013 03:10:38)