I am lost, in our rainbow, now our rainbow has gone,
Overcast, by your shadow, as our worlds move on,
In this shirt, I can be you, to be near you for a while,
There's a crane, knocking down all those things, that we were,
I awake, in the night, to hear the engines purr,
There's a pain, it does ripple through my frame, makes me lame,
There's a thorn, in my side, it's the shame, it's the pride...

***

Звездная дата – 2258.

– Лейтенант Ухура – его голос звучит немного странно. Почему-то ты уверена, что отчетливо услышала в его первом сообщении на этой частоте… встревоженность?!
– Да, коммандер, я здесь – ты отвечаешь почти незамедлительно, будто предчувствуя то, что времени у вас осталось считанные минуты. Тебе хотелось бы спросить, что там происходит, что Спок собирается сделать, но что-то останавливает, крепко удерживает, словно подсказывая, что тебе лучше не знать.
– Спасибо, Нийота. – после миллисекундной паузы это последнее, что ты слышишь, дальше связь резко обрывается, а эфир заполняет монотонный шум. Что-то в этот же момент в тебе тоже  не выдерживает, и тогда можно буквально почувствовать, как сердце тоже обрывается и ухает вниз – глубоко в бездонный колодец.
Почему никто не остановил его? Почему никто не просто ничего не делал, но даже и не говорил ничего? Просто… уже было поздно. Стало это понятно еще даже до того, как ты, выдернув наушник из уха, бросилась в сумасшедший бег по замысловатой сети коридоров звездолета «USS Энтерпрайз», что вели в транспортерную, где, только перешагнув через порог, ты увидела, что вернулись не все. Ты прекрасно понимаешь, что войн без потерь не бывает, а иногда победа приносит столько потерь, что больше похоже на поражение. Эта почти победа для тебя была как раз похожа на самое настоящее поражение.
На несколько мгновений ты так и остаешься стоять, застыв в дверном проеме, от чего-то боясь пройти дальше. Когда встречаешься взглядом с действующим капитаном – Кирком, - просто открываешь рот, чтобы произнести какие-то слова, но ничего не получается. Не получается выговорить ни слова. Еще несколько минут ты тратишь на то же самое – просто стоишь, словно ждешь чего-то. Сознание подкидывает жалкую, пытающуюся вселить надежду, мыслишку о том, что он жив, с ним все в порядке и вот- вот коммандер должен материлиазоваться в комнате. Но, нет, та часть сознания, отвечающая за логическое мышление, на скоро обрезает все ниточки, которые навязывает такая совершенно глупая надежда. Смотря на тебя, Джим лишь молча качает головой. Все закончилось. Он мертв. Спок мертв. Ты так же стремительно покидаешь транспортерную – здесь больше тебе делать не чего, - но на мостик, к своему посту, возвращаться отказываешься. Ты знаешь, что увидишь там – самое элементарное молчаливое сожаление в глазах присутствующих, однако от этого сейчас может стать лишь хуже.
Что вы бы сделали, когда бы вам сказали, или бы вы сами дошли до осознания того самого слова «смерть»? Да, какова бы ни была утрата, она всегда потрясает. И, разумеется, первое, что наступает после полного осознание того, что он не сдержал своего обещания и больше никогда не вернется, это шок. Самое сильное потрясение – эмоциональное, физическое и душевное… И когда это трио соединяется воедино и резко наваливается всем своим грузом, как раз и зарождается это странное состояние, в которое ты окунаешься с головой. Раздавлена, растеряна, потрясена. И это было выше твоих сил.
На такие ситуации все реагируют по-разному. Почему-то ты до последнего была уверена, что если что-то подобное произойдет, то ты выйдешь из себя. Ты думала о нескончаемом потоке слез, самой настоящей истерике, когда ведомая гневом, яростью и дикой болью, ты натворишь что-нибудь совершенно для тебя не свойственное. Однако ничего этого не было. Ни слезинки, хоть и саднило горло, а каждый вздох давался тяжелее предыдущего, словно какие-то невидимые крепкие металлические тиски плотно сжимали легкие. Похолодела, словно лед. И пускай от спокойного размышления толку гораздо больше, чем от порывов яростного отчаяния, ты сейчас была готова возненавидеть себя за такую реакцию. Откуда взялась эта странная сила, что помогла тебе внешне не расклеиться, а держаться, пускай в душе и продолжала бушевать горечь вперемешку с растерянностью?!
Ноги сами заводят тебя в очередной коридор, который, к счастью, оказывается совершенно пустым – хоть на какое-то время ты сможешь избежать нежелательных сейчас разговоров, в которых тебя будут хвалить за отсутствие слез и стойкость, сочувствующих взглядов, чего-то вроде предложений помочь, если это понадобиться. Только завернув за угол, ты резко останавливаешься, прислоняясь к прохладной стене и закрывая глаза.
Дыхание с хрипом вылетает из твоей груди, и каждый новый выдох действительно походит на какой-то приглушенный, измученный стон. Таким образом, в тебе кричала боль от потери человека, которого ты, кажется, любила; сильная душевная боль, от которой темнело в глазах и все окружающее тебя просто отходило на далекий второй план, терялось, обесцвечивалось и затухало. Эта боль просто искала выхода, который, наверное, появился бы, если бы ты сейчас могла выплеснуть все эмоции в слезы, но его все не было, и с каждым новым вздохом и ударом сердца боль вспыхивала заново. Снова и снова.

***Звездная дата – 2266.
В глубине души ты всегда подозревала, что не создана для семейной жизни, и, честно говоря, это страшно тебя  мучило какое-то время, особенно когда перед тобой встал серьезный выбор и ты должна была дать ответ, который обещал кардинально изменить твою жизнь. Ты всегда говорила, что не представляешь себя в виде «семейной особы» и навряд ли когда-нибудь свяжешь себя подобного рода узами, однако, все же, в один день ты успела поменять свой взгляд на эти вещи. Восемь лет назад было еще сложно представить тебя такой, какой ты являлась сейчас – любящая жена и мать, которой каждый день приходится сталкиваться с типичными семейными проблемами, такими как убирать посуду, гладить рубашки, при этом еще по возможности успевать справиться с работой, как и всегда, взятой из Академии на дом. И к этому уже привыкаешь.
Поднимаясь сегодняшним утром по будильнику – давнишняя привычка, намертво прилипшая, - и спускаясь на кухню, чтобы приготовить завтрак на троих, заранее планируешь день, в надежде, что не возникнет никакого форс мажора и тебе не придется заканчивать свой выходной раньше времени. О давнишних трагедиях, как ни странно, давно было забыто, хоть раньше ты и думала, что это горе останется с тобой на всегда – все грустные воспоминания благополучно были заменены на самые яркие, добрые, нежные, согревающие сердце и в основном, разумеется, связанные с семьей, реже – работой. Такие, что были занесены еще в виде фотографий в деревянные рамочки и расставленные буквально по всем тумбочкам в доме – третье или четвертое, точно ты уже не помнишь, свидание; предложение и свадьба; рождение сына; яркий семейный праздник, ознаменованные первым днем рождения Натана; просто какие-то совершенно обычные дни, но не менее значимые. В этом твоем новом личном мире самой большой проблемой теперь могли стать лишь разбредающиеся по прихожей ботинки, пропажа ключей от машины, мелкие ссоры по пустякам и минимальное опоздание на работу. Никаких душераздирающих трагедий уже восемь лет. И это тебя устраивало. Лишь иногда просто вспоминала о чем-то старом – привычная волна воспоминаний до мурашек. Однако это ничего не значило, ты лишь скучала по тем людям, которых уже не было рядом.  Ты именно просто скучала, но не в коем случае не жалела, что и являлось самым главным.
И все же все планы приходится отложить на потом, когда на pad приходит сообщение из Академии. Пускай ты и вернулась на Звездный Флот лишь в качестве преподавателя кадетам ксенолингвистики, от тебя требовалась являться на все Советы и Сессии. Так же как и в этот раз, после сообщения о созыве Сессии по поводу какой-то ситуации из ряда экстренных, тебе приходиться сорваться с места, даже не закончив завтрак и на скоро одевшись, отправится в Академию.
– Что происходит? – по пути в аудиторию ты успеваешь перехватить Дженис – одного из нынешних коммандеров, - чтобы, наконец, получить правдивую информацию о причине созыва Совета, а не метаться в догадках.
– На орбите Земли неизвестный корабль. Он не зарегистрирован в нашей системе, а на связь никто не выходит.

Отредактировано Nyota Uhura (01-06-2013 20:54:43)

Try as you might You try to give it up
Seems to be holding on fast
It's hand in your hand A shadow over you
A beggar for soul in your face
Still it don't matter if you won't listen
If you won't let them follow you
You just need to heal
Make good all your lies
Move on and don't look behind
***
Первые семь дней – дежурная неделя, которую ты проводишь уже на Земле, в Сан-Франциско - проходят, будто в тумане. Таком непроглядном, липком, холодном и отчужденном. Окружающим плотным слоем, сдерживающим натиск реальности, словно стремящимся уберечь от воздействия окружающего мира, защитить от всего того, в чем ты сейчас совершенно не нуждаешься, упиваясь своей болью, своей потерей. Но и одновременно принося еще больше страданий, создавая слишком уж грустную, болезненную, тяжелую и трагичную пустую бездну, в которую тебя и бросает. Бездну, в которой существует исключительно россыпь острой мокрой гальки чистой боли, воспаленной твоим же собственным сознанием до размеров целого берега сплошного громкого отчаянья, одиночества. Твое одиночество немного иной природы, нежели самое обычное. Оно заключается не в отсутствии людей вокруг тебя, а в невозможности говорить с ними об этом инциденте. Это одиночество было и более сокрушающим, подобным некой невидимой силой, что с особой жестокостью вгрызалась во все существо – тело, душу, - раздирающее в клочья.
Потом ты и вовсе уже вспомнить не можешь эти семь дней, словно кто-то специально вырывает эти календарные листки из твоего сознания, пускает их по ветру,  размывая все то, что в тот момент ты делала – как умудрялась продолжать держаться, когда всех членов экипажа вызвали на Совет, чтобы выслушать рапорты о случившемся; как потом полностью перебираешься из комнаты в Академии в свою старую пустую квартирку, встречающую лишь ворохом пыли и непривычной полной тишиной.
Изо дня в день ты чувствуете такую усталость, что даже думать становится тяжело. Из квартиры почти не выбираешься, а на звонки у тебя нет никакого желания отвечать, верно? В конце концов ты просто выключаешь телефон, чтобы он больше не беспокоил тебя своим пищанием – откладываешь это до того момента, когда станет совсем плохо, надеясь, что такое вообще не наступит и скоро должно немного, но стать легче. Однако нет, с каждым днем та самая невидимая сила все сильнее и сильнее истязает тебя, утягивает все глубже и глубже в леденящий океан беспомощности. Лишь к концу второй недели ты собираешься с духом, пытаешься привести себя в некое подобие порядка и, наконец, выбираешься из душного помещения в штаб Звездного Флота, где тебе еще предстоит стоически выдержать речь о произошедших событиях и погибших.
Это дается крайне сложно – просто стоять и слушать эти слова, крепко въедающиеся куда-то глубоко, находя там свое небольшое местечко рядом с болью и одиночеством. Эти слова отставляют свой незаметный кровавый след, постепенно плотно сливаются с беспомощностью, дополняя ее. Да, принятие происшедшего, настоящее эмоциональное осознание, а не то, что нашептывало тебе сознание, происходит только сейчас. Твоя измученная за эти две недели душа уже не горит сплошь болью, как все это время, теперь у тебя получается это выплеснуть. Слезы. Удивительно, что ты долгое время не могла заплакать от этой всепоглощающей, съедающей тебя изнутри,  печали, как хочется и принято думать, но эти маленькие соленые капельки заструились по твоим щекам от ярости, обозленности на весь мир и одного не совсем человека в целом, от безудержной жалости к себе, от отчаянья.
Лучше выплакать своё горе. Возвращаясь домой ты, наконец, позволяешь себе это сделать. Нет, что ты, не просто расплакаться, а по-настоящему сильно разрыдаться. Ни в коем случае, не тихо лить слезы, которые красиво текут по щекам, а буквально выть. Выть так долго и продуктивно, запредельно громко, захлебываясь рыданиями, захлебываясь собственной потерей.
Ты слишком много не успела ему сказать. Слишком много не успела сделать, а больше возможности не появится. Никогда. Больше никогда тебе снова не встретиться взглядом, не дотронутся, не прикоснуться к нему, больше никогда ты не сможешь услышать его голос, и робко обнять. Наверное, ты даже будешь скучать по этим его занудностям, которые ты еле терпела последняя время. Тебе будет не хватать всего, что так или иначе как то было связано с ним. Брошена. Короткое глупое слово. Брошена. Оставлена. Ты таскаешь с собой целый багаж прошлого. Сотканного не только из нежных воспоминаний, но и тех, от которых хочется поскорее освободиться – куда бы ты не пыталась сейчас убежать, этот багаж останется, будет периодически ныть в боку, где-то под ребрами, напоминая. Пускай. В конце концов, у всех есть такие глубокие раны, которые долго будут кровоточить, будить по ночам, забирать всякий покой.
Ты еще не скоро отпустишь все это, а значит, и будешь слышать его голос, цепляться за похожие силуэты в толпе, но в одиночестве или нет, тебе все равно придется начать идти вперед. Как бы не хотелось, но тебе придется. Решений нет, нет и легких ответов, на которые ты так бы хотела надеяться. Сейчас надо лишь вдохнуть по глубже и ждать пока тебя отпустит. А это непременно произойдет, если ты сделаешь хотя бы мизерную попытку разжать руки, перестать удерживать себя железной хваткой, топтаться на одном и том же месте.
Это не конец жизни. Нелегко не только сказать это, нелегко даже думать об этом, но со временем все проходит. После серьезной травмы или кризиса, когда шок отступает, и нервы больше не сводит судорогами, ты привыкаешь к новому положению, положению вещей, потому что знаешь, что шансов что-то изменить просто не существует. Приходится двигаться дальше, ведь держаться и дальше за те осколки из прошлого, которые с самого начала ты вообще не считала чем-то действительно серьезным, будет совершенно неразумно. Не логично. Ты делаешь большой рывок вперед, когда, наконец, отпускаешь. Не только его, но и саму себя.
Дальнейший же процесс «восстановления в жизни» ты уже после сравниваешь с подъемом на высокую ледяную гору. Это и безумно страшно отступиться от привычного, и ты чувствуешь себя жутко неустойчиво, начиная каждый новый день с включения бодрого трека и улыбки своему отражению в зеркале. В какие-то моменты это снова срабатывает, а в какие-то, видя в отражении тусклого зеркала бессмысленно глядящие на тебя пустые погасшие глаза, хочется снова опустить руки.
Наступает и время для того, чтобы набраться терпения и ждать, когда сама жизнь подберет для тебя подходящее обезболивающее из всего своего арсенала лекарств. Во всяком случае, ты надеешься на то, что подберет, при этом продолжая свое некое восхождение.
Поднявшись всего на три шага вперед, упорно цепляясь руками за все обжигающе ледяные и острые выступы, но в итоге долго не выдерживая этого, ты чувствуешь, как тут же скатываешься на два шага назад, сокращая процесс восхождения лишь на один крохотный шажок. Слишком маленький, но очень важный. Разумеется, что ты так же боишься и оступиться, упасть, больше не подняться, однако даже в самые тяжелые моменты ты напоминаешь себе, что жалость к себе и ненависть ко всему миру мало чем сможет помочь в дальнейшем и тогда начинается все по новому кругу – ты снова цепляешься за выступы и делаешь шаги. Один. Два.
В конце концов, ты одолеваешь эту гору, достигаешь некого пункта назначения, тем самым одерживая, пускай и маленькую, но очень важную победу. Она и становится твоим так умело подобранным обезболивающем, что даже не притупляет твои страдания, а помогает излечиться от них – приносит такое долгожданное облегчение, которого ты ждала уже давно. Словно глоток свежего воздуха. Пускай не столь заметный, но своевременный, спасительный. Воздух такой свежий и терпкий, оживляющий, придающий новых сил. Таким воздухом можно и затягиваться.
После этого постепенно, по мельчайшим крупицам каждый день, возвращается и способность чувствовать – ставить новые жизненные цели и добиваться их, искренне улыбаться, смеяться, снова открыть себя и свое сердце.

***Here's my confession 'Cos I can't keep it in me.
And you know I'm breathless
As I come undone. Undone before you.
Loving every heartache,
Revel in Every twisting turn.
I can feel your wisdom burn in me Like a second sun.
Please forgive me,
I can't lay down to waste mine,
Going crazy running out of...
В какой-то момент тебе удалось забыть прошлое окончательно, открыть себя лишь для имеющегося только здесь и сейчас такого родного, дорогого настоящего, которое тебе пришлось выцарапывать, вырывать зубами для самой же себя. Но ты забыла о самом главном правиле, что в любой момент твое прошлое может застать тебя же врасплох. Резко. Неожиданно. Пронзить именно тогда, когда этого совсем не ждешь, при этом нанося самый сокрушительный удар ниже пояса – по старым зарубцевавшимся ранам. В такие моменты этот сокрушительный удар выбивает из тебя все, ударяет так, чтобы после болезненного падения, спустя столько лет, снова было крайне сложно подняться. Невыносимо.
Тебе хватило лишь одного взгляда, чтобы выудить из определенной папки сознания нужный файл – воспоминание, связанное с этим кораблем, который ты узнала почти сразу. Ты могла со всей уверенностью заявить, что это был именно тот самый корабль, который пилотировал Спок. Лишь от одного упоминания о нем становится, как то слишком трудно дышать, словно кто-то перекрывал, выкачивал из тебя тот самый воздух, что дал тебе сил начать все заново, в том числе и яростно уцепится за возможность создать нормальную семью и родить ребенка. Ты уже вжилась в это, буквально вросла в эту жизнь, где имела сейчас все то, о чем только могла раньше мечтать, но неужели… Неужели судьба теперь переменила свое решение и вздумала вернуть тебе кое-что из прошлого, но в замен протягивая свои липкие щупальца к такому хрупкому настоящему, чтобы разрушить его?
Твое сознание до сих пор не могло дать нормальных логических объяснение на случившее, а с очередным глубоким вдохом, в который раз, неизбежно подступил к горлу на четвертом десятке  все тот же вопрос «Что же на самом деле произошло?».  Что это было? Столь щедрый дар, о котором ты слишком долгое время молила, пока не забросила эти попытки, разочаровавшись или же случайный парадокс, что не просто ввел тебя в ступор, но и заставил развиться мельчайшему зерну сомнения в мыслях. Ты не могла быть по-прежнему там, в той далекой временной точке – ты оттуда ушла, казалось, достаточно давно, - все, что от нее оставалось, лишь просто короткие эпизоды, вспыхивающие в памяти. Однако «Медуза» сейчас явно не являлось таковым – реальный корабль, который уже через час после созыва Сессии отконвоировали к базе Звездного Флота. Порядочно потрепавшийся звездолет, но все же выдержавший все испытания, выделенные на его долю и вырвавшийся из когтей червоточины. Или же нет? Ты не могла дать точно ответа, просто не знала, боялась даже предположить, через что пришлось пройти этому кораблю и его капитану… Споку.
Сколько командный центр не пытался связаться с «Медузой» - совершенно ничего из того не выходило, с корабля никто не отвечал. И это, признаться, тебя пугало больше всего. Руки предательски дрожали, того и грозясь выронить pad, а сердце и то вовсе пропускало удары.
С одной стороны ты боялась того, что может произойти, когда корабль будет осмотрен, безумно боялась тот, что придется увидеть там; с другой же стороны – ты ждала этого. Замерев, даже задержав дыхание, ты вслушивалась в переговоры на определенной частоте, ожидая услышать удивленный восклик коммандера - «Здесь человек!». Ты разрывалась между этими двумя желаниями, не в силах решительно выбрать что-то одно, когда чудовищные предположения продолжали осаждать, точно сонмы фурий, со всей своей силой проникая во все клеточки сознания. А трудно сохранять спокойствие, когда душа снова буквально разрывается на части.
Ты не могла поверить своим глазам, когда хрупкий шар с одним из твоих опасений разбился, выплескивая свое ядовитое содержимое – из звездолета на носилках вынесли с виду совершенно бездыханное тело капитана. Ты едва удержалась от испуганного вскрика, а сознание переживало нечто вроде де жа вю – когда то ты уже едва смогла пройти через это ощущения, когда леденяще острые осколки впивались в едва успевшее собраться по кусочкам сердце. Нет. Теперь это был лишь отклик, тень от старой перенесенной трагедии, срисовывающийся сейчас, будто по кальке, создающий идентичный образ, лишь с большим отрывом во времени.
Не было ответа и на вопрос почему ты еще долго атаковала персонал основного лазарета,  с требованиями поведать тебе о состоянии пациента, которого еле удалось вытащить с того света, прилагая к этому немало усилий. Ты совершенно не понимала, зачем сейчас это делала, так старательно борясь за эту возможность, которой у тебя фактически не было – несомненно, это была не только возможность, наконец, получить все ответы на свои вопросы; договорить то, что не успела сделать в прошлый раз, а после и сокрушала себя за это долгое время; но и… что-то совершенно не вписывающееся в остальные пункты. Что-то давным-давно забытое, закрытое на сотни дверей и столько же замков в глубине твоей душе, достаточно странное чувство, которое ты продолжала хранить, словно выжидая этого момента. Ты почти забыла это ощущение, в какой-то момент свой жизни думала, что просто похоронила его вместе с коммандером, засыпая киллограмами земли, не желая больше вспоминать, снова терзать себя.
Но, тем не менее, ты уже снова застряла в трясине своих собственных мыслей и чувств и постепенно в ней тонешь, увязаешь, и никто не может с этим помочь. - Нийота, - сдавленный стон, вырвавшийся из его груди, своими цепкими сильными пальцами словно ухватывается чуть выше твоего локтя и крепко сдавливая, вытаскивая сознание из омута собственной памяти, размышлений. Его состояние сейчас оставляло лишь желать лучшего – такой бледный, измученный, в синяках и ссадинах, без единого неповрежденного места на теле, но, тем не менее, – живой. Это все, что нужно. Было нужно – моментально поправляешь себя. Сейчас ты уже не имеешь никакого права на все это. Не имеешь и не будешь больше иметь. От этой мысли ты резко одергиваешь руку от его  забинтованной кисти, словно сильно обжигаешься. Время не тронуло, обошло стороной, но лишь его – с тобой же оно расквиталось. Спок совершенно не изменился за все эти годы, а если верить бортовому журналу «Медузы», то все восемь лет, что ты проживала день за днем, для Спока обернулись лишь в минуты. Это не его временной отрезок, не его вселенная, не его жизнь. Ты не должна позволить себе снова наступить на эту мину – второй взрыв будет уже слишком.
- Что происходит? Что я… что ты..?
Сложно дать ответ на вопрос, который сама то и не знаешь. Ты до сиз пор не способна дать логическое объяснение произошедшего даже себе, не то, что ему.  И ничего не получается сказать, будто бы ты даже теряешь голос. И, кажется, что уже сказать то и не сможешь, не подберешь нужных слов, если такие вообще существуют. Ты даже начинаешь сомневаться в том, что существуют. Ты откладываешь это, откладываешь на далекое когда-то, на потом. Даже надеешься, что во время этого самого «потом» объяснение больше не понравится – он и сам догадается, как и всегда.
- Тише. – ты начинаешь неуверенно, неустойчиво, в голосе можно разобрать мельчайшие частички предательской дрожи.
- Все хорошо. Ты в Академии, в лазарете.  – ты делаешь небольшую паузу, лишь на несколько миллисекунд, думая о том, стоит ли прояснять сейчас тот момент, что с момента катастрофы для тебя прошло… для всех прошло уже достаточное количество времени. В итоге все же решаешься и говоришь. На одном выдохе, почти шепотом, словно от этого можешь стать хоть на йоту легче. – Звездная дата 2266, август. - Нет, не может. Не становится. И не станет. Ты опускаешь глаза, боясь теперь даже взглянуть в такое некогда родное лицо. Ты знаешь, что сейчас можешь в нем увидеть. Ты не хочешь этого видеть.

Отредактировано Nyota Uhura (03-06-2013 12:56:58)

Nobody said it was easy
Oh it's such a shame for us to part
Nobody said it was easy
No one ever said that it would be this hard
Oh take me back to the start

Как странно. Как странно снова видеть его. Видеть, что он находится так близко, чувствовать его глубокое размеренное дыхание, слышать его мягкий голос. А вот в глаза ты все еще боялась заглянуть. Не обязательно даже создавать некий длительный контакт, а просто мимолетно заглянуть. Не могла. Голос, глаза, весь он. Это слишком. Так тяжело смотреть на него, когда нельзя к нему прикоснуться. Тебе хочется бесконечно громко крикнуть ему через пропасть прошедших лет… позвать, вернуть, начать некую личную реконструкцию всего, что было сломано, разрушено и оставлено в таком состоянии более не тронутом. Но твой бы крик остановила невидимая высокая крепкая стена. Стена четкого осознания всей неправильности, нелогичности этой ситуации. А он за ней. За этой стеной. Там, где пустота. До него бы долетели лишь отголоски.
Это было далеко не спасение, не исполнение того, чего ты некогда хотела, а наказание. Наказание прямиком от пакостницы судьбы, словно за то, что ты без ее разрешения смогла стать в какой-то степени счастливой. Самая лучшая, и признаться, наверняка крайне долго и искусно подготавливаемая, стрела для твоего сердца, уже больно упирающаяся в него, оставляющая глубокие кровоточащие царапины своим невероятно острым наконечником. Чертово напоминание. Напоминание, что как бы ты не старалась раньше, от настоящего горя невозможно исцелиться полностью и когда случается нечто подобное ты снова... Нет, уже не расклеишься, моя хорошая, не волнуйся об этом, просто… Вспомнишь. Так ярко и четко, как только это может быть.
Это как перевязка. Накрывая рану бинтами – тонной работы, попытками образования семьи, тогда еще состоящими из каких-то совершенно странных, непривычных для тебя, тихих свиданий, ужинов. Чуть позже уже с переездом и в один прекрасный вечер осознанием того, что ты достаточно сильно поправилась без каких либо тому нормальных объяснений, и двух светло-розовых полосок на самом элементарном тесте, бесконечной радости по этому поводу, еженедельных совместных походов к врачу и скорой подготовки к свадьбе. Далее все по накатанной колее, превращающейся в восемь лет рутиной жизни, к которой ты боялась не привыкнуть, но все же привыкла. И со всеми этими новыми заботами ты забыла о той самой повязке, давай этому делу элементарную свободу в своем развитии, надеясь, что когда придет время размотать белоснежную ткань – ты ничего под ней не увидишь. Не в смысле совершенно ничего, а в смысле последствий. Все окончательно заживет. Но вот сейчас, когда тебе приходится избавляться от повязки, твоему взору представляют шрамы. Шрамы, так благородно затянувшие самые глубокие раны, но оставшиеся… шрамами. Бесконечно уродливыми, словно клеймо, пускай и ни чуть не болезненными. Со временем, как ты знаешь, на место боли приходит простое онемение. Но здоровую кожу под шрамом уже никогда не восстановить. Клеймо. Черная метка. Новая жизнь пускай и внешне воскресила тебя, можно сказать, что дала другое имя, до неузнаваемости изменила твое лицо, стараясь смягчить ранее действующее на него губительное горе, но не смогла ничего поделать со шрамом.
Одновременно и все, и ничего. И требовалось выбрать что-то конкретное, однако ты предпочла третий вариант, как ни странно, существующий. Дальше лишь молча сидеть, вслушиваясь в звуки его голоса, потирая относительно светлую полоску кожи на безымянном пальце – там, где обычно находилось обручальное кольцо, что ты так предусмотрительно сняла, повесив на золотую цепочку на шее, которую, в свою очередь, сейчас скрывала черная водолазка. Это вовсе не значило, что тебе нечего было сказать, просто ты… боялась что-либо сказать. А к этому небольшому «фокусу» ты прибегла лишь для того, чтобы… спасти. Спасти, окутывая его коконом заботы и нежности, с толикой недоговоренности, стремясь уберечь от горькой правды, нынешнего становления тех или иных вещей. Некая гуманность, природой которой было нежелание сваливать все так сразу на него. У тебя было время, чтобы устоять, удержаться, у него же – минутные интервалы между очередным сверхсильным крушением, что так и норовило истереть душу в мельчайший порошок.
Ты была готова продолжать так же сидеть и просто слушать все, что он говорит – логическое завершение привычных для него домыслов о произошедшем, которые ты в любом случае слишком плохо понимала; рассуждения; поиск решения… что угодно, лишь бы тебе не пришлось отвечать на самый главный вопрос, оставленный буквально специально напоследок. Ты уже чувствуешь, как он готов сорваться с его губ. Сорваться и самым уничтожительным ядом проникнуть в сознание, заполонить его, отравить каждую клеточку существа, каждую миллисекунду существования.
Нет, не говори, прошу. Не надо, правда. Не смей задавать этот вопрос. Просто молчи. Молчи.
- Что изменилось с того времени, как я исчез?
Если что-то и могло еще причинить какую-то толику боли, так это был как раз этот вопрос, на который у тебя, конечно, было много ответов, но ни один из них не имел права быть рассказанным. Как бы ты не хотела, не молила, но он все же произнес это. Мерно и ровно. Совершенно тихо и спокойно, словно хотел, чтобы от этого стало еще больнее. Хотя, нет, это не правильно. Не больно. Здесь больше подходит иное слово.
Выбора никакого нет. Лишь одна единственная система с ее двумя переменными и сотней точек, спутников, но без всяких возможностей пересечения.
Ты едва успеваешь через силу протянуть какое-то слишком предательски слабое «О чем именно ты хочешь узнать?», перед тем как все напряжение разрывают трели мобильного телефона. Ты совершенно забыла избавиться от него, проходя в лазарет, и именно это, в какой-то степени, спасает тебя, спасает на некоторое время от этого мучительного наказания пересказывать все, что стряслось за эти восемь лет. Одновременно и так ожидаемо чего-то подобного спасительного и так… не вовремя. Возможно, было бы лучше задержаться этому звонку хотя бы на парочку минут, чтобы ты могла элементарно начать. Дальше было бы легче. А может быть и нет. Ты этого не знала и сейчас уже не узнаешь.
Ты могла догадаться, догадаться, кто и по какому поводу мог потревожить тебя. Догадывалась. И лишь одного коротко брошенного на экран взгляда хватило, чтобы подтвердить твои… опасения?!
Ответить на звонок ты решаешься только после того, как за тобой автоматически закрываются двери в медицинский отсек. Когда голос, принадлежащий твоему мужу, на том конце линии оповещает о том, что Натан в буквальном смысле этого слова сбежал из под присмотра няни, на которой его ты сама была вынуждена оставить часа четыре назад – сердце ухает куда-то вниз.
Это уже далеко не первый раз и на какой-то периферии сознания ты всегда понимала и понимаешь, что ничего плохого не может случиться, однако каждый раз ты не можешь совладать с собой в такие моменты. И хоть твой голос звучит уверенно, и ты догадываешься, где обнаружишь сына, все равно процентов двадцать от массы всей крепко сдерживаемой паники  выбираются наружу и старательно пытаются выбить тебя из равновесия.  Почему именно сегодня и сейчас? Слишком изощренная попытка внеплановой проверки твоих сил.

Silly thoughts of small deeds.
Everything that once answered to your needs.
The thoughtless but kind.
The caring but blind.
Everything fades away,
Come turning of the tide.
For your love I'm sorry.
For your pain, don't worry.
Everything fades away.

Только сейчас, с каждым новым широким шагом, все дальше и дальше отдаляющим тебя от этого злополучного лазарета, насквозь пропахшего десятками, сотнями различных запахов, несомненно, принадлежащих лекарствам – шагом, двигающим прямо к иной цели, которую ты, все же, ставила выше сегодняшнего чуда, дара (можно было называть как угодно, но сути это мало меняло)… Только сейчас, когда эта невидимая рука, крепко сжимавшая до этого и твое сознание, и твое горло, мешающая дать тот самый ответ, на один единственный заданный им действительно важный вопрос… когда она постепенно, с каждым твоим шагом по узким коридорчикам, наполненным людьми, занятыми своими проблемами, разжимала свою хватку, ослабляла настолько, чтобы ты могла, наконец, сделать глубокий вдох свежего воздуха, что сейчас казался почему-то неожиданно живительным – твое сознание все ближе подбиралось к ответу. Действительно правильному ответу, который, казалось, все это время находился неподалеку – одновременно так близко, это даже очень хорошо чувствовалось; и одновременно слишком далеко, чтобы можно было ухватиться и раскрыть, рассказать, сообщить... элементарно озвучить.
Но ты бы в любом случае, даже прекрасно понимая насколько это было бы важно, не смогла озвучить то, что он хотел услышать. Сейчас, в отличие от возможно десятков, сотен ситуаций, тому была достаточно ясная, почти элементарная, всегда находящаяся на поверхности причина – он не мог быть назван. Спок не должен это услышать. Эти слова не могли быть сказаны. Просто не могли – их силу в остальном просто слишком переоценивали и далеко даже в не правильную сторону.
На самом деле было всего два варианта, которые ты могла бы озвучить, но лишь один был по-настоящему правильным, верным, чистым. Только в этом было его различие от иного варианта, но оба они по своей силе, мощи – в основном, к сожалению, носящей исключительно разрушительный характер, - были равны, одинаковы. Как две маленькие капельки воды, однако, самой собой представляющие нечто более... опасное, болезненное.
Ни один из них не был способен на созидание чего-то действительно стоящего, на что стоило бы надеяться, к чему стоило бы стремиться, из оставшегося от прошлой (таковой ты старалась считать) жизни пепла – лишь еще большее, колоссальное разрушение, что накроет собой все. Не было никакого выбора, просто не стоило произносить ни одного из этих слов, держаться от них подальше, стараться не подходить близко, потому что если эту разрушительную смесь все же перемкнет, то было бы не плохо на этот раз оказаться хотя бы не первым, кого накроет взрывной волной, разнесет снова на пронзительные мельчайшие осколки. Тот, какой-то сейчас показавшийся особенно хрупким, внутренний баланс, едва удерживаемый на элементарном плаву. И это было бы излишне самолично рваться к этому новому взрыву, заново соскребать остатки того, что некогда было твоей полноценной, яркой жизнью с посеревших стен и пожелтевших обоев. Слишком жестоко и не только для себя самой, ведь у тебя уже было не просто снова что терять – потому что было и слишком много того, чем ты так судорожно дорожила; тех людей, которым бы, несомненно, передались частички этих разрушений, которых бы ты ни за что на свете не хотела подставлять под то, что пришлось вытерпеть тебе.
Да и помешала бы некая неуловимая взглядом граница. Очередная. Кажется, существовавшая всегда, но наткнулась на нее, или же даже просто не заметив, совершенно не вписавшись, ударяясь лбом в эту бетонную стену сплошного горького запрета, только сейчас. Стену, из тех, что ты, наверняка, самостоятельно строила, расставляла на свое усмотрения, пребывая в состоянии глубокого, пустого, всепоглощающего разочарования, ведь иные состояния редко могли довести до принятия подобного рода решений. Решений, которые могли бы хоть как-то смягчить глубокое падение, но при этом несущие в себе целый перечень жестоких, холодных запретов. И их приходилось исполнять, поскольку однажды поставив свою едва разбираемую, размашистую подпись на этом «договоре», заверяющем в том, что если все эти пункты верно и в правильной последовательности приводить в исполнение, то больше личных трагедий не предстоит переносить – найти и снова свернуть на путь с табличкой «назад» уже возможным не представлялось. Да и не хотелось, ведь, правда?! Ты давно повзрослела и успела понять какова плата за те или иные вещи. И сейчас ты прекрасно умела различать эту плату, уже могла заранее предугадать какую придется выложить в следующий раз, если ты делом или словом, хоть как то, покажешь вид, что хочешь поддаться на эти нашептывания надежды, все так же и оставшейся слишком наивной.
Ты много раз в своей жизни цеплялась за интересную мысль о том, как было бы не плохо иметь такой некий переключатель (а именно таковым тебе и представлялся данный механизм) эмоций и во время тех или иных периодов в своей жизни разбираться со столь важными в такие моменты эмоциями просто – приобретая эту излишнюю безэмоциональность, к которой ты все никак не могла привыкнуть в общении с тем почти_человеком, от которого, казалось, ноги тебя сейчас так настойчиво и уносили как можно дальше. Во всяком случае, в такие моменты как сейчас, это было бы очень даже кстати, когда эти самые эмоции представляли собой крайне губительную, разрывающую смесь.
Все это в целом напоминало даже сон. Просто реалистичный до будоражащего безумия, как хотелось бы верить, но, все же, не являющийся таковым. И даже какой-то особенно неправильный, отчего и часто представляемый тобой как чудище с огромной тяжелой головой и нитевидным телом, подпираемым для равновесия костылями реальности.
Неважно, что ты видела или слышала, вся эта ситуация заняла твои мысли теперь производила там некого рода противостояние против друг друга. И, пускай, от первого ты еще могла слегка отодвинутся на некое количество времени, выкроить себе какие-то мгновения, отставить решение не надолго в самый глухой и темный угол, не просто давшейся, но, тем не менее, четкой постановкой  – ничего не говорить, не повторять, когда придется еще раз столкнуться лицом к лицу с вопросом Спока, ведь прошлые вопросы, ответы, пускай и не успевшие быть досказанными ранее, так и должны оставаться далеко позади, оставаться там какими угодно средствами, - то второе… слишком тяжелое, каким бы до этого не казалось не проблематичным.
Ни живая, ни мертвая от, ни смотря ни на что, все же захватывающего своими крепкими щупальцами страха, ты слабо себе представляла, что какие-то действия, несомненно, все направляемые на доступные решения, все еще происходят вне твоей головы. Ты была готова обежать да хоть всю Академию, заглянуть в каждый уголок ее коридоров и кабинетов, и, знаешь, сейчас нечто подобное ты и совершала; была готова спросить всех и каждого, не видели ли они здесь маленького мальчика; была готова поднять хоть даже тревогу, лишь бы это могло каким-то образом помочь, успокоить и найти одно из того самого «крайне дорогого» твоему сердцу. Того самого, служившего для тебя всегда подобно солнечному лучику, твоему некому вечному маяку. Такому еще совершенно маленькому, совершенно непослушному и стремящемуся это доказать и яростному, импульсивному, бесконечно устойчивому именно в своих целях, - подобно именно тебе, - но уже успевшему стать некого рода опорой. Поэтому ты и выбирала его. Всегда. Постоянно. В любой ситуации, какой бы худой или напротив – совершенно необычной, возможно даже сулившей тебе некое подобие счастья, но скорее просто красивой и сладкой начинки, иллюзии, преподнесенной в яркой обертке, - ты не поддавалась этому, а мысль о том, что у тебя есть сын и ты должна за это держаться, отрезвляла.
Такого рода «побеги» случались не раз, да и даже не несколько, однако все равно ты каждый подобный момент упрямо натыкалась на то, что можно было назвать тенью паники. До того всепоглощающего чувства было недалеко, но, все же, твое сознание, сознание настоящей матери, которое больше всего на свете бесконечно боялось как раз лишь того, что потерять свое дитя… Оно не прекращало с этой двойной силой мучить тебя, особенно когда в очередной точке – на этот раз являющейся лекторием всемирной истории, пожалуй, излюбленным местом твоего сына – ты все так же не находила Натана.
– Не знаю, кого именно ты ищешь, но в любом случае начни, или же заканчивай, эти свои поиски своим же кабинетом. – когда с сердца буквально сваливается камень, размером, пожалуй, уже успевший стать с настоящий крупный булыжник, ты достаточно быстро его или перегибаешь, или обходишь, даже не замечаешь за собой – успеваешь ли поблагодарить в какой-то степени своего спасителя. Но и даже в этот раз ты, пока еще нельзя было точно сказать разрешилась ли вся ситуация, ты еще могла думать, считать, видеть в этом свою вину, ведь, скорее всего, а возможно даже и точно, именно твое обещание – то самое, невыполненное, - и послужило главное причиной такого поступка со стороны ребенка. Это могла быть, как и обида – когда теряясь, нападает какая-то сила, против которой сложно что-то сделать; или же акт протеста - бунт в любом случае. Но ни от того, ни от другого лучше несомненно бы не стало – тяжелая ситуация и ее причины, которые не всегда сможешь решить элементарными извинениями.

Отредактировано Nyota Uhura (22-06-2013 21:41:44)