С Музыкой можно провести огромное множество ассоциаций. Сонаты, симфонии, фуги - все они имели своё определенное направление, каждая из них имела свой характер, который можно довольно легко прочувствовать, если хоть немного вслушиваться в это невероятное слияние нот и инструментов. Музыка бывает не просто веселая или грустная, она навевает определенные чувства, настроение - грусть с оттенком ностальгии, мягкое спокойствие, детская радость. Когда отец учил Вольферля композиции, он пользовался множеством творений знаменитых музыкантов, и среди них был Вивальди и его знаменитые "Времена года". Наверное, именно тогда юный Моцарт и понял, что словами пользоваться совершенно необязательно, если хочешь донести до людей свои чувства и мысли. Слова - лишь набор букв, определенных звуков, практически не имеющих градации в высоте, тембре, ритме. То ли дело - слова в арии, буквы, сплетенные воедино с нотами, создающие эффект создания мысли в голове у каждого, той самой мысли, которую додумывал герой. За это особенно и любил оперы Вольфганг. Он природой был обделен хорошим голосом, и поэтому за него говорили его оперы, вдохновляли людей, показывали и открывали его душу. К несчастью - или же наоборот - мало кто мог понять это.
Слышать в Музыке завывание холодного ветра, именуемого в бытности метелью, чувствовать хруст снега под ногами, ощущать ледяное обжигание на щеках - ты понимаешь, что это Зима, не спрашивая. Тут ведь все и так ясно, и так чувствуется всем существом, в душу втыкаются осколки льда, упавшего с крыши где-нибудь на севере и разбившегося на мириады кусочков. Весна - множество ручейков, вода бежит между камней мостовой, забирается в туфли прохожим, а на деревьях появляется вначале зеленый пушок, при ближайшем рассмотрении он оказывается почками, которые впоследствии превратятся к цветы и листья - и ветер будет уже не таким сильным, он будет приятно холодить кожу запястий, напоминая о том, что такая радость недолговечна. Потому что дальше идет Лето - не спокойное и приятное, как Весна, но прожигающее в сердце огромную дыру, касающееся тебя огненными пальцами, пятнающее и притягивающее к себе, дарующее временное наслаждение. Это время года, когда наслаждение граничит с болью, и именно его Амадей любил больше всего. Самое удивительное и непредсказуемое время, которое обрывается так же неожиданно, как и начинается. Обжигающие пальцы с сожалением касаются кожи в последний раз, и в свои права вступает Осень - великолепная и облаченная в золото и багряные цвета. Время тоски, поэтов и красоты временного умирания. В это время года можно бесконечно ходить по парку, дивясь цвету опавших листьев, а потом оказаться запертым посередине улочки между двумя ветрами. Листья кружатся вокруг, закрывая обзор, и совершенно неясно, куда идти, но идти нужно, а потому делать это приходится вслепую, уповая на то, чтобы никуда не врезаться.
Вольферль настолько прочувствовал эти эмоции, увидел красоту и необходимость Музыки, что больше не смог без неё жить. Наверное, именно в этот момент кровь в венах мальчика окончательно обрела форму волны, никогда не останавливающейся, и приносящей в мозг не кислород, но новые мелодии, которыми юный Моцарт действительно дышал. Музыка была его воздухом, едой и сном, отними у него все это, и он будет жить, но отними у него возможность писать Музыку и наслаждаться ею - и зальцбуржец загнется, засохнет, как цветок без солнца и воды, как брошенная на дороге рыба.
Музыка, что вливалась в мир впервые и была слышна только самому Вольфгангу и его дорогому другу Сальери - а так как Моцарт слушал её у себя в голове с тех самых пор, как она посетила его, в расчет можно было брать только итальянца - изливала чувства безграничного счастья и любви - любви не одиночной, но ко всему миру. Она не просто говорила "посмотрите сюда, этот человек очень счастлив", она передавала это счастье каждому, кто хоть немного вслушивался к сплетение звуков клавиш. Сейчас Амадей не думал о том, понимает ли Сальери его творение или нет - он был полностью погружен в то чувство, пальцы порхали над клавиатурой, не выжимая из неё звуки, нет, они будто сами просились наружу, хотели быть озвученными. Наверное, именно из-за этого он проиграл гораздо больше, чем было записано - да только вряд ли заметил этого, играл ведь австриец не с листа, а с души, а в душе его произведение было закончено и великолепно.
Пальцы остановились ровно после кульминации, очерчивая явную границу незавершенности. Дальше следовало слишком личное - Вольфганг вложил в это творения слишком много себя, но слишком поздно это понял. Однако он не хотел показывать все, что творилось в нем сейчас, капельмейстеру, потому как не имел ни малейшего понятия, действительно ли Сальери понимает его, или же, как и все остальные, лишь делает вид. Если второе - то он делает это просто превосходно. Если же первое...ох, если первое, то Вольфганг готов пойти на все, лишь бы стать с этим человеком как минимум хорошими друзьями. Потому что таких людей за свою недолгую, но яркую жизнь, он видел немного, и успел понять, что за них нужно держаться руками и ногами.
Поднятое колено во время кульминации тяжело опустилось на пол, отпуская педаль, отвлеченная улыбка ещё не сошла с лица блистательного юного композитора, когда он повернул голову, чтобы, наконец, увидеть реакцию своего соперника на это, без сомнения, восхитительное произведение. Он все ещё находился в плену мелодии, и сердце его ещё отстукивало её такты, когда губы Амадея обхватили другие. Глаза широко распахнулись, не видя ничего вокруг, пальцы слегка истерично дернулись, зажимая на пару секунд клавиши и выдирая из инструмента отвратительный звук, идущий в резонанс с началом симфонии, а затем сразу отдернулись в сторону плеча итальянца, сжимая его. Вольфганг подался вперед, приоткрывая рот и отвечая на столь неожиданный поцелуй, и не думая совершенно ни о чем. Мелодия в его голове проигрывала кульминацию - лет через двести это назвали бы заевшей пластинкой, но сейчас такому явлению не было аналогов.
Когда поцелуй прервался - Моцарт не знал, кто отстранился первым - он порывисто обнял Сальери, утыкаясь носом прямо в его накрахмаленный воротник, борясь с желанием чихнуть - только не сейчас, и почему на нем столько пудры.
- Ох, маэстро, вы все поняли, - слетает с губ Вольфганга, и только тогда он понимает, что только что сказал. Эта симфония была в большинстве своем о счастье и любви, но вместе с этим тонкой красной нитью вилась тема любви одиночной, любви к человеку, существу. Он не замечал её вовсе, быть может, просто не хотел видеть. Однако её видела, а точнее, слышала Констанция Вебер. Кто бы что ни говорил, а музыкальный слух был развит у неё куда больше, чем казалось. Бедняжка слышала эту тему любви и думала, что она - она! - является её вдохновителем, и что эта тема посвящена именно ей. Так вот почему она так вилась вокруг Амадея, посылала ему различные знаки внимания и так оберегала. Она думала, что он любит её, но боится рассказать о своих чувствах. Бедная маленькая девочка! И бедный Вольфганг, раз не заметил сразу эту мелодию любви и не понял, кому же она адресована. А адресат, видимо понял все, даже то, что Моцарт скрывал от самого себя.
Он не думал, как отнесется к такому повороту событий Констанция, фрау Вебер, Вена и весь этот мир, ему было ровно все равно. Вся его жизнь состояла теперь в этих нескольких секундах, увеличивших его и без того огромное счастье в миллионы раз, а все оттого, что человек, которого австриец заключил в объятия и совершенно не собирался выпускать, заставлял рождаться в его голове сразу сотни новых произведений, рождал самые разные мысли и неизвестно каким образом давал юноше веру в мир.
